Проект "Веспасий" (СИ) - Матвиенко Анатолий Евгеньевич
Всё, что удалось французам, так это только поджечь город, в основной массе строений — деревянный, после чего русские, не имея смысла дальше его удерживать, отступили к Москве.
18 августа французы вошли в Смоленск, от которого мало что осталось. В том числе — домов, куда разместить на отдых солдат и дать помощь раненым.
После очередного втирания успокаивающих составов в бонапартовы ляжки, снова натёртые сиденьем в седле, причём осадой император ровно с тем же успехом командовал бы с походного кресла, Глеб отловил напарника, мывшего руки после соприкосновений с кожей корсиканского мерзавца.
— Лео! Беда. Наши не смогли вывезти около трёх сотен раненых солдат и унтеров. Они в одном из соборов, лежат на шинелях. Шпапнельные, штыковые раны. Воспалённые до гангрены.
Врач с возмущением откинул тряпку.
— Дьявольщина! Им же не выжить. Да, в той истории, что мы знаем, не выжили… Суки! Как можно было забыть или бросить раненых⁈ Уходили же ночью, планово… — он скривился и передразнил излюбленную реплику персонажей российского кино: — «Своих не бросаем».
— Может, и не смогли. Я понимаю, глупо, всё уже решено до нас и без нас. Но…
— Но — ты прав. Идём!
— А Наполеон?
Леон прокомментировал, куда императору стоит засунуть его шаловливый отросток, если тот снова заболит из-за триппера. Но тихо. Адъютанты «великого человека» достаточно времени провели в этой части континента, чтоб понимать русский мат.
Отправились пешком. В городе, наводнённом мародёрами, запросто лишиться лошадей. А их уже сейчас ощущалась острая нехватка, по существу, в самом начале компании.
— Знаешь, Глеб… Трудно выразить словами… Почем-то именно в прошлом я чувствую настоящую жизнь. Для себя. У любого врача, решившегося стать чиновником, время от времени накатывает: я страдаю хернёй, а не работаю. Колупаюсь с бумажками, сижу на совещаниях, готовлю отчёты, получаю пыжа от вышесидящего и спускаю его подчинённым… Нет, конечно, в любом случае медицине требуется управление, организационное обеспечение, расстановка кадров, снабжение оборудованием и медикаментами. Вот только это никак не заменит основного призвания врача — лечить живого человека.
— Наполеону член проспринцевал, и душа взлетела ввысь?
— Я же не его одного принимал. Сейчас поможем русским раненым. Если не спасём тех, кому предначертано умереть, то облегчим страдания. Кстати, ты в Смоленске был?
— Разок. Но вряд ли сориентируюсь. До XXI века сохранились некоторые храмы и несколько участков стены. Центр полностью перестроен.
Внутри полосы укреплений по улице стелился густой удушливый дым, ароматом напоминающий кухню нерадивой хозяйки, забывшейся и спалившей на сковороде мясо. Только это был запах горелой человеческой плоти, а не свинины или говядины.
Неубранные трупы валялись повсюду и во множестве. Преимущественно — нонкомбатанты. Бабы, старики, дети. И просто обгорелые тела, чей пол и возраст не установить.
Глеб и Леон ступали осторожно, чтоб не споткнуться, и зажимали рукавами носы.
Завтра здесь будет ещё хуже, тела в жаркую погоду начинают разлагаться и смердеть в считанные часы.
Там, где клубы дыма не создавали плотной завесы, шныряли французы. Посланные, очевидно, на поиски провианта, те тащили из разрушенных домов какую-то утварь и одежду. Самые предприимчивые успели разжиться иконами с золотыми окладами, совершенно наплевав на греховность содеянного — война и отданный на разграбление город начисто отключили триггер добро-зло, вытесненный низменными инстинктами.
Раненые русские нашлись в Духово-Рождественской церкви, возможно — далеко не все, и здесь упрямый характер Мироздания явил себя в полный рост. Леон при помощи Глеба промывал раны, перевязывал чистыми тряпицами, но кровь не останавливалась, не помогли даже жгуты. Когда третий или четвёртый солдат испустил дух прямо под его руками, а соседствующие страдальцы начали глядеть с враждой и подозрением, врач не выдержал и бегом побежал к выходу, под палящее солнце, полузакрытое дымом.
На глазах чиновника выступили слёзы.
— Боже… В храме твоём не позволяешь проявить милосердие.
— Значит, сам Бог не в состоянии что-то предпринять, если это создаст парадокс в истории, — уныло бросил Глеб.
— Но отёки Наполеона Господь позволяет снимать! Эх, если бы проклятый карлик сдох до острова Святой Елены…
А тот не собирался в лучший мир. Приказал убрать трупы и потушить пожары, а через четыре дня скомандовал движение на Москву.
До неё оставалось порядка четырёхсот вёрст — безумно много для рассыпающейся военной машины.
— Александр боится и избегает решительного сражения! — вопил «великий человек». — Как я могу дать ему генеральную битву, если его армия постоянно ускользает? Впереди нас только дым — мерзкая вонь от спаленных деревень, позади трупный запах павших лошадей. Коварные русские изнуряют мою армию трусливым отступлением по нищей местности. Уводят население, увозят или портят все припасы. Не оставляют ни скот, ни зерно, ни посевы!
— Да, сир! — склонил голову де Коленкур.
Император, в этот момент сидевший голый по пояс с ногами в тазу с лечебным отваром, гневно вскочил, потряхивая хозяйством, и принялся орать ещё громче:
— Они сами уничтожают Россию, лишь бы не досталась мне! Александр готов отступать до Урала, пока у меня не упадёт последняя лошадь, не умрёт от голода последний солдат. Тактика варвара и труса!
Но она принесла нужные русским плоды. К битве у Бородино 7 сентября численность Великой армии уже практически сравнялась с войсками Кутузова, десятки тысяч потерь на поле боя уже нечем было восполнить, как и ядра, порох, пули, а также павших лошадей.
Вряд ли понимающие смысл происходящего, кони буквально зверели от немилосердного орудийного грохота, запаха крови и горелого мяса. Глеб, не раз бывавший на поле боя, и то был сражён величественной картиной битвы, в XXI веке войска никогда не сражаются столь плотно, не ходят в наступление ротными коробками, не стоят плечом к плечу, выставив штыки, чтоб неприятель не прорвал строй. Лошади же, потеряв седоков, порой буквально сходили с ума, носились как угорелые, вставали на дыбы, а иногда набрасывались на людей. Прямо на глазах Глеба, в какой-то сотне шагов от императора, гнедая кобыла сбила с ног офицера ударом передних копыт и вонзилась длинными желтоватыми зубами ему в лицо. Француз дико заверещал, а животное сорвало ему не менее половины кожи на лице вместе с ошмётками мяса и унеслось прочь. Леон, дёрнувшись было к пострадавшему оказать помощь, только развёл руками, произвести пересадку кожи и закрыть разрывы возможно лишь в подготовленной операционной, но никак не на траве, пропитанной кровью. Глеб отвернулся, не в силах смотреть в глаза, оставшиеся в черепе и сверкавшие красным в обрамлении кусков мышечной ткани… Человек чем-то напоминал Шварценеггера-Терминатора, обгоревшего после пожара цистерны с топливом.
Наполеон тоже мучился, правда — простудой. Будь у кого-то из русских стрелков хотя бы СВД, а лучше дальнобойная снайперка, стоило засадить под треуголку… Но пули гладкоствольных ружей, да и пушечные ядра не могли достать мерзавца. Если бы Глеб или Леон подобрались ближе, на расстояние пистолетного выстрела или удара кинжалом, трипперного коротышку спасло бы Мироздание — для Ватерлоо и острова Святой Елены. Вот их не пощадило бы, обоим не время находиться в этом месте.
Адольф Нортен. Отступление Наполеона из Москвы
Их самих близость к императору хранила до последнего. Даже при отступлении из Москвы, потеряв лошадей и большую часть вещей, пан Ястржембский со слугой ехали в санях, укрытые медвежьей полостью. «Великий» император с де Коленкуром катили впереди, причём Наполеон перебрался в карету, где стянул со своего приближённого все меха, образовав вокруг себя нечто вроде кокона. Из-за холода отказался от процедур и стоически терпел сильный зуд. Тем более, не пытался взгромоздиться на лошадь — и холодно, и больно раздражённой коже на бёдрах.
