Рыжий: спасти СССР (СИ) - Гуров Валерий Александрович
Он бежал на меня по склону, что ускоряло движение парня, но и не давало ему полностью контролировать свои движения. Так что я легко ушёл в сторону, выставляя ногу, Матвеев о нее споткнулся и покатился кубарем вниз, остановившись только перед самой водой.
— Не учили, что подсматривать нехорошо? — строго, будто учитель, спросил я.
Парень, несколько раз перекрутившись, остался лежать и, словно ребёнок, а он, наверное, таковым и был, расплакался.
— Ну, успокойся! Мы уже взрослые люди, нужно принимать все стойко. Одних любят, других бросают. Это закон жизни. Причём бросают и тех, кого любят, — принялся я философствовать.
— Я для неё всё… всё готов, — всхлипывая, причитал Матвей.
— А ты поведи себя, как я — перестань быть для Лиды игрушкой. Она собственница, так что обязательно обратит на тебя внимание, — успокаивал я хнычущую детину.
— Но как после этого — после того, как у вас было… — не унимался Матвей.
— У нас ничего не было! — жёстко сказал я. — Потом, о том, что ты видел, говорить никому нельзя. И не по-пацански это — подсматривать. Лида возненавидит, да и я запишусь тебе во враги.
Матвей сел, вытянул ноги, посмотрел на порванные на коленках джинсы.
— Сейчас так модно, с порванными джинсами, — сказал я, правда, не зная точно, пришла ли уже мода на рванье.
— А ты что, считаешь, что ещё мне не враг? Что я смогу простить тебе Лиду? — прекратив плакать, с нескрываемым любопытством спрашивал Матвей.
Было видно, что он растерялся и не будет рассказывать о том, чему стал свидетелем, не только потому, что побоится стать мне врагом или заиметь во врагах Лиды, которая не простит подлость Матвею. Ведь я же тоже могу рассказать, как этакий бугай плакал при мне. Вот оно — западло.
— А я не хочу видеть тебя в своих врагах. Да и парень ты нормальный. Почему с такой силой спортом не занимаешься? — попытался я сменить тему.
— Занимался, тяжелой атлетикой. Бросил, — неожиданно для меня признался Матвеев.
— А армия? — мне было интересно узнать, почему на вид здорового парня не берут в армию.
— Через месяц ухожу, — с сожалением сказал Матвей.
— И ты что, искренне считал, что если даже Лида сейчас станет твоей, то дождётся?
— Ты её совсем не знаешь. Это она на словах такая. А сама… — Матвей посмотрел в сторону, где на песке ещё виднелись капельки крови. — Она с тобой свой первый раз…
Удивительно, сколько Матвеев знает о Лиде. Наверное, девчонка записала своего кавалера-переростка, как сказали бы в будущем, во френдзону. Сказать Матвею, что он «подружка», и что никак более его Лида не воспринимает? Нет, скажу другое. Пусть парень, если так любит, идет в армию с надеждой.
— Ну, с кем первый раз, с тем не обязательно на всю жизнь. Я не претендую на Лиду, и тебе советую забыть о ней, — я подошёл к Матвею, присел рядом с ним, словно с другом. — Ты чего такой неспортивный перед армией? Заберут ещё в какие войска, где будешь бегать днями и ночами по полной выкладке.
— Откуда тебе знать и про девушек, и про армию? — удивился Матвеев.
— Ты вот что, Петя, — я впервые назвал Матвеева по имени. — Ты приезжай ко мне в общежитие. Каждый день в семь вечера я буду тренироваться, давай со мной — форму спортивную хоть немного наберёшь, чтобы в армии было полегче. Да и забудешь о всех своих переживаниях.
— Я подумаю, — сказал Матвеев, глядя на меня. — Пойдем, выпьем, что ли!
— С тобой пару рюмок потяну, — ухмыльнулся я, по-дружески хлопнул бугая по плечам и поднялся с песка.
Вот и сходил, итить ее мать, искупаться! Впрочем, кто-то чего-то на этом пляже сегодня потерял, а может, и приобрел — товарища, приятеля. Только что мне Пётр Матвеев показался даже более человечным, искренним, правильным, чем хитрован Эдик Мальцев. Может быть, Матвеев когда-нибудь и станет мне другом?
Мы вернулись к столу и, к удивлению оставшихся на веранде людей, выпили с Матвеевым мировую. Лида сидела за этим же столом истаралась не смотреть ни на меня, ни на Матвея, но у неё это получалось плохо, глаза девушки то и дело наполнялись влагой. Я даже не знал, чего в этой грусти больше: того, что девушке в итоге пришлось покориться и признать, что я ей нравлюсь, причём вот так, отдаваясь мне на пляже; или же она тоскует, что по собственной воле, поддавшись эмоциям, лишилась того, что некоторые девушки стараются беречь.
И всё-таки Лида удивительная. Быть такой развязной, всем демонстрировать, что она чуть ли не разгульная девица, при этом к двадцати одному году умудриться сохранить себя. Ну и фокус!
— А вон и мальчики выходят, — радостно воскликнула Наташа Ростовцева, показывая пальцем в сторону бани, откуда, укутавшись в полотенца, вышла остальная мужская часть нашей компании.
Всё же недостаточно они выпили — или оказались достаточно разумными? — чтобы пойти париться всем вместе. Но мне ли говорить о благочестии⁈
— О, Толя, мы же с тобой не договорились на завтрашний день, — подойдя к столу и осушив почти целую бутылку «Буратино», сказал Сашко Травкин.
Я вышел из стола, показал жестом Александру пройти со мной.
— Смотри, тебе завтра нужно сыграть роль журналиста, — стал я объяснять задачу Травкину, когда мы отошли достаточно далеко, чтобы другим наш разговор не был слышан.
— Обижаешь! Зачем мне играть роль, если я и так журналист? — отвечала надежда советской журналистики.
Я усмехнулся и продолжил, объясняя, что именно хочу от Сашка. А нужно было мне от него пока что две вещи. Первое, это присутствие журналиста на нашем педсовете, где я буду ставить вопрос об усилении воспитательной и идеологической работы с учащимися. Вторая, я хотел бы, чтобы в молодёжной ленинградской газете «Смена» в ближайшее время появилась статья о жизни учащихся ПТУ-144 в общежитии.
Так я рассчитывал погасить волну негатива в мою сторону. Это уже моя задача, как вплести лозунги и отсылки к чаяниям коммунистической партии, чтобы в присутствии постороннего человека, который мог бы написать статью, никто бы не стал категорически высказываться против нововведений. Что касается второго, то есть статьи в газете, то законы пиара и раскрутки личности работают и в условиях развитого социализма. Чем чаще я буду мелькать на страницах прессы, а возможно, в телевизоре (тут надо отдельно постараться), тем больше нужных и разных людей меня увидят. Наверняка попробуют привлечь к какой-нибудь работе. Ну а там главное не оплошать.
Ничего, я даже бурсу, которую все считают просто днищем, сделаю ступенькой в своей карьере.
Мы ещё сидели за столом, исполнили, наверное, с десяток песен, сорили анекдотами. Но было очевидно, что пик веселья и задора пройден. Несмотря на то, что захмелевшая Наташа Ростовцева не просила, а требовала похода в баню всем вместе и голышом, скоро все стали собираться. Какая бы компания не была разгульная, но, к их чести, они хотя бы вспомнили, что завтра рабочий день. Кому-то нужно показаться на работе, а кому-то зубрить, чтобы не запороть сессию.
Меня доставили к крыльцу общежития. Перекинувшись лишь парой слов с вахтёршами, я отправился к себе в блок. Хорошо, что вахта сменилась, и не было укоризненных взглядов в мою сторону, что я, такой изменщик, без Танечки с какой-то мутной компанией поехал гулять. Впрочем, то, что я вернулся трезвым, могло разом скостить обвинительный приговор от скучающих на вахте женщин.
Уже во временном своём жилище меня влекло две вещи. Первая — принять душ, даже пусть и холодный, так как я не успел к тому часу, когда ещё давали горячую. Вторым порывом было срочно достать личный дневник моего предшественника. Любопытство взяло верх, и уже через несколько минут я листал толстую общую тетрадь.
— Вот же, конспиратор Рыжий! — воскликнул я.
Кроме всем понятных записей, там было ещё кое-что. И это что-то меня смущало — цифры, которые могли находиться возле странных имён, а скорее, прозвищ.
— Нужно встретиться с Пухлым до сентября, — прочитал я, а дальше были цифры.
Я разглядывал набор цифр, а потом взял листок и выписал табличку — буквы и их порядковый номер в алфавите. Попробовал соотнести цифры, которые были в дневнике, с этой нумерацией букв. И получилась абракадабра.
