Польская линия - Евгений Васильевич Шалашов
Другой вопрос – как его брать? Я предлагал арестовать начальника отдела дома, желательно ночью – так сказать, «тепленьким», без шума и криков. Или около дома. Но Артузов неожиданно возмутился.
– Владимир, мы же с тобой не террористы, и не польские диверсанты. С чего это сотрудники чека должны от кого-то прятаться? Сделаем все совершенно открыто.
В чем-то товарищ Артузов прав, а в чем-то нет. А если в штабе, когда мы придем брать Фуркевича, окажется охрана? А если там появится Тухачевский и начнет скандал? Что, придется еще Тухачевского арестовывать? Я не против, но руки коротки.
– Давай по ситуации, – предложил я. – Сумеем взять Фуркевича в штабе, там и возьмем. Нет, арестуем дома, на квартире. Зачем нам штаб на уши ставить?
– Так нам его так и так ставить, – усмехнулся Артузов. – Обыск придется и на квартире проводить, и по месту службы.
– Особый отдел фронта станешь предупреждать? И уточнить бы неплохо, где отдел расположен. В Минске, на какой улице? Вряд ли весь штаб в одном здании уместился. Может, Апетер поможет? Или спецпредставитель Председателя?
Артур скривился.
– У меня с Апетером отношения не сложились. Обиделся, когда я в прошлый приезд ему замечание сделал, что особый отдел фронта работу среди пленных поляков не ведет, через них идет внедрение шпионов, так он сразу же побежал Медведю жаловаться, а тот самому Дзержинскому – мол, особоуполномоченный ВЧК превышает свои полномочия, вносит разлад между сотрудниками, и прочее. Мне потом пришлось пред Феликсом Эдмундовичем отчитываться.
– Кстати, не перебор, держать на фронте начальника особого отдела, да еще и специального представителя Председателя ВЧК?
– С одной стороны, вроде и перебор, а с другой, это как командир и комиссар. Если один напортачит, другой поправит. Ну, заодно и присматривают друг за другом.
Артур призадумался, а потом сказал:
– Отобью–ка я телеграмму Уншлихту. Иосиф Станиславович – человек толковый, к тому же, твой коллега.
Я поначалу не понял, каким боком член Военного совета Западного фронта приходится мне коллегой, потом дошло, что он тоже член Польревкома, отвечающий за вопросы партийного строительства. Правда, строительства пока нет, равно как и Польского революционного комитета, а Уншлихт есть.
Артузов ушел на телеграф, а я пошел к начальнику губчека. Надо же отдать на прощание визит вежливости, а заодно выпросить у него грузовичок – для проведения операции в Минске позарез требовалось транспортное средство, а бронепоезд, увы, слишком привязан к рельсам.
Игорь Васильевич упирался, словно я добивался руки и сердца единственной дочери:
– Не дам! С должности снимайте, Дзержинскому жалуйтесь, все равно не дам.
Я и сам, на месте Смирнова, не дал бы посторонним товарищам собственную технику – по губернии на лошадках ездить замучаешься. Но сейчас у меня свои интересы, шкурные.
– Так ведь вернем, – искренне обещал я. – Вот тебе крест, вернем.
– Ага, сейчас, – хмыкнул начальник Смоленского губчека. – Знаю я вас, возьмете, потом зажилите.
– Я тебя хотя бы один раз обманывал?
Я делал честные глаза, хотя и не мог с уверенностью пообещать, что мы с Артузовым вернем технику. Все-таки, едем к линии фронта, а там все может быть. Понимаю, Артур Христианович может применить «административный» ресурс, и Смирнов обязан подчиниться, но мне хотелось заполучить автомобиль так, чтобы сохранить с начальником Смоленского чека хорошие отношения.
– А хочешь, я тебе Заступова оставлю, как компенсацию? – великодушно предложил я.
Коромыслин, во время повторного допроса и очной ставки с доктором, упорно стоял на своем – мол, бес попутал, кивал на врача призывной комиссии, именуя того главным искусителем А вот Заступов раскололся сразу, как гнилой арбуз, сдав нам и Федора Эмильевича Фуркевича, являвшегося начальником отдела военных потерь штаба Западного фронта, но и его адъютанта, выступавшего посредником между самим начальником, и губвоенкомом. Увы, фамилию адъютанта Заступов не знал, но вряд ли у Фуркевича много адъютантов.
– И на кой мне Заступов? – хмыкнул товарищ Смирнов, но в глазенках, прикрытых очками, загорелся огонек. – Если бы военкома оставил, еще ладно. Может, вытряс бы из него чего-нибудь интересное.
– А вот смотри, дорогой товарищ, – принялся я рассуждать. – Коромыслин, ты уж прости, нам самим нужен – очную ставку с Фуркевичем проводить, то да се. Его помощник, вроде бы тоже нужен, но не так сильно, а все интересное мы из него уже выдоили. В Москву не повезем, здесь расстреливайте.
– Так понятное дело, что расстреляем, но мне-то какой прок? – перебил меня Игорь Васильевич.
– У Коромыслина мы червонцы изъяли, верно? У доктора во время обыска кое-что нашли, а у Заступова? Никаких тайников, захоронок, а искать нам уже некогда.
– Вы еще и червонцы отыскали? Ай, молодцы.
– А ты не в курсе? – удивился я.
– Так вы с товарищем Артузовым меня с документами не знакомили, а обыски ваши люди проводили, – слегка обиженно ответил товарищ Смирнов.
– А кто виноват? – парировал я. – Сам на меня всю черновую работу спихнул. Дескать, выручай, работы много. Было такое? Ты же жук хитрый, почти как Артузов, если не хлеще. Небось, думал – нехай товарищ москвич чебурахается, ему ж хуже.
– Чего делает? – заинтересовался Смирнов и пояснил. – Ты сейчас слово какое-то интересное сказал. Чебурахается?
– Ага, чебурахается, чебурахтается. Ну, то есть барахтается, бултыхается. Это так в Архангельске говорят, – без малейшего смущения объяснил
