Внедрение - Евгений Анатольевич Аверин
Народу привезли особо много после войны. Со всей страны. В войну особенно много разрабатывали, торф добывали. Ярославскую ТЭЦ снабжали. Немцы даже бомбили Варегово, хотя на территорию Ярославской области они не входили. А народ разный. Кто сам приехал, кого отрядили, кого сослали. В деревнях общине дадут разнарядку выделить столько-то человек на добычу торфа. А там все родственники, ну и выделяли, кого не жалко. Так торфушки появились. Женщины на тяжелой работе, на просушке. За копейки. А мужики на технике. На тракторах да комбайнах. Там много получают, но и работа адская. На жаре, в торфяной пыли. Сейчас добыча торфа все меньше.
В нашем доме, как и на всем Варегове, и татары живут, и евреи, и мордвы много, сосед наш снизу — эстонец. У школы два корпуса, раньше полная была, а теперь не добирают. Молодые уезжают, а старые мрут.
За разговором дорога не заметна. Народ засуетился, снимая с полок рюкзаки и сумки. Собрались и мы.
С потоком сосредоточенного утреннего люда мы обогнули здание вокзала. Обнаружился стоящий троллейбус, который быстро заполнялся темной массой. «Это наш», — заторопилась мама. Мы успели. Правда, места нам не досталось. Я смотрела в заднее окно. Потом мы пересели на другой троллейбус и, наконец, приехали. В больнице мама долго разбиралась, к кому Нас усадили в очередь. Через полчаса вызвали, как иногородних. Под недобрыми взглядами других мам мы зашли в кабинет.
Меня смотрел шустрый дядя в белом халате. Спросил, сколько мне лет, как зовут маму, какая сейчас дата. Попросил написать несколько предложений и прочитать маленький текст. Я ответила на все вопросы и выполнила все задания. Нажаловалась на слабость. Врач постучал по коленкам, рукам, ладошкам. «Смотрит сухожильные рефлексы и проверяет кистевые аналоги патологических рефлексов», — вдруг выплыло в сознании, — «Жуковского, Бехтерева, Маринеску-Родовичи».
— И как рефлексы? — осторожно спросила я.
— А вы знаете, — повернувшись к маме, ответил невропатолог, — очень прилично все. Даже неожиданно хорошо. После недельной комы и тяжелого заболевания.
— А какой все-таки диагноз? — мама смотрит, как мышка, защищающая своего мышонка, — нам толком так ничего и не сказали.
— А толком и не знают, — отвел взгляд в сторону доктор, — написали «осложнение ОРВИ с признаками менингита, отеком головного мозга». По-хорошему, надо было вызвать специалистов на санавиации, взять посевы. Но пока выжидали. Заболели вы в пятницу, потом выходные. Пока решали, соображали. С отеком мозга перевозить побоялись.
Ага, «решали». Баба Лида говорит, что если кого из начальства положили, так и все выходные бегали бы.
— А в школу мы как пойдем?
— Не знаю, — тянет слова врач, — прямо сейчас не выпишут. Я думаю, до нового года понаблюдаем. Осложнения могут быть, рисковать не надо. Так, сегодня двадцатое ноября, значит, через месяц, в двадцатых числах декабря ко мне на прием. Сейчас я заключение напишу.
Потом мы с мамой доехали до центра и решили погулять. В сером небе появились голубые просветы. Пройдя по аллее, зашли в столовую пообедать. Столовая маме не понравилась. Мы взяли по порции риса с котлетой, и по компоту с булочкой. Рис лежалый какой-то, котлета маленькая. И вышло почти на два рубля. Раздатчики и кассир смотрят, как на врагов. Мама за столом объясняет, что чем меньше мы съедим, тем больше они заберут домой. Зарплаты у них маленькие, и кормятся работники с того, что утащат. А наше мнение на зарплате не сказывается.
Про папу разговор не заладился. Решили, что потом поговорим, когда я совсем поправлюсь.
После обеда по дороге зашли в «Пирожковую». Очень вкусные оказались пирожки с повидлом. Решили прогуляться пешком до вокзала. По дороге увидели купола церкви.
— Зайдем? — предложила я.
— Нет, — мама замялась, — давай в другой раз. Вдруг кто увидит.
— Ну и что. Разве это запрещено?
— Официально не запрещено, но проблем устроят много. С очереди на квартиру снимут, в характеристиках будут писать, путевки не дадут.
— Квартира у нас есть. Путевки, сама говоришь, дают начальству и их детям. До характеристик еще далеко.
— Ну, мы потом зайдем. Ладно?
— Ладно. А ты в Бога веришь?
— Я? — Мама растерялась, — не знаю. Чувствую, что что-то есть. А ты?
— Я убеждена. Нет, не так. Я знаю, что Он есть.
— Только не говори никому.
— Но почему? Кого бояться? Все люди, абсолютно все умрут и убедятся в Его существовании.
— Давай потом про это поговорим.
Глава 2
Я гуляю сама. В одиночестве слышу и вижу свои мысли. Каждый образ имеет цвет, запах, вкус, особый звук. Аллейка — главная прогулочная тропа Варегова длинной с километр. Можно и по дороге гулять, машин мало. Но за аллейкой есть парк, в котором черные старые деревья и стая ворон, и нет людей. Встречаются знакомые и одноклассники, но я никого не узнаю. Изображая смущение, объясняю, что ничего не помню, и извиняюсь. Никто меня не навещал, значит, подруг у меня нет. А учителям зачем ходить? Одна в соседнем подъезде живет, с мамой общается. И мама этим общением недовольна. Как я понимаю из разговоров с бабой Лидой, маму уговаривают на специальный интернат для УО — умственно отсталых. Полгода школы я пропущу точно. Вся надежда на директора, который хорошо знал и деда, и бабушку.
Я про это не хочу думать, наслаждаюсь прогулкой. Ребята освоили первый тонкий лед на прудах. Он гудит под коньками. На один такой пруд я и зашла, пока все в школе. Этот пруд в стороне, еще не заезжен. Под прозрачным покровом видны водоросли, кое-где вмерзшие соломинки и травинки. Высматриваю, не всплывет ли карасик, но рыбок нет. На середине особо заметна дрожь льда при каждом шаге. Даже страшно. Надо выбираться на берег. Повернулась. Тут пятка скользнула, и я со всего маха упала. Лед издал «Кхрек» и оказался около шеи. Я схватилась за край, но он остался в руках. Серо-зеленая холодная вода хлынула за шиворот и закрыла небо. Если вбок смотреть, то вода зелено-черная, веет от нее мрачным покоем. Темнеет и сверху. Но под ногами уже дно. Толкаюсь вверх. Вижу день и плюхаю руками по льду. Одежда мешает очень, да еще и начала тянуть вниз. Кручу головой — никого нет рядом, сама
