Внедрение - Евгений Анатольевич Аверин
Через два дня меня забрали домой. Врач очень настаивал на переводе. Мама испугалась, что увезут без ведома. После ругани с медиками решили, что пусть справляется сама. Какой-то дядя Вася суетился и помогал меня грузить. Исколол седой щетиной, когда на руках пересаживал в машину. Я в одеяле. Осень. Прохладно. Грязно. Водитель в зеленой машине спрашивает маму, не тошнит ли меня. Это чтоб салон не запачкали. Ехали недолго. Когда заносили домой, ударили плечом о косяк.
Дома холодно. Мама усадила на диван. Я в подушках и одеялах. Меня причесывают. Это приятно. Мама худая, темноволосая, миловидная и, наверное, была красивой. А сейчас уставшая, под глазами мешки. Дядя Вася это сосед. Он заглянул в дверь и теперь мнется в прихожей. Мама отвлекается, вручая ему бутылку. Сосед исчезает.
На стенах желто-зеленые обои в полосках. Желтый сервант с чашками. Телевизор в деревянном корпусе, закрыт скатертью с бахромой. У мамы руки жилистые, худые.
— Ты меня слышишь, Машенька?
Киваю. Говорить и кивать сложно. Не хочется. Не говорить — комфортно. Но надо. Машенька. Это я. Девочка, значит. Все равно. Хорошо и так. Мама — Тома. Ее так дядя Вася назвал.
Вечером пришла баба Лида. Тоже соседка. Мама не сможет все время со мной быть. У мамы работа. Днем будет баба Лида. Она строгая, дородная. Очки в толстой оправе. Заглядывает мне в лицо и выносит заключение: «Ничё, оправится девка».
Утром мне лучше. Верчу головой по сторонам. Рассматриваю все заново. В окно видны тополя и соседний розовый двухэтажный дом. Баба Лида, не смотря на суровость, ухаживает за мной очень нежно и бережно. Я ем кашу с ложки. Она манная. Комочков нет. В тарелке вижу желтенькое пятно растаявшего сливочного масла. После завтрака снова пихают к теплому телу холодную железяку. Утка. Это пописать. Не очень хочется. Но лучше сейчас. С запасом. Терпеть не получится, а мокрой неприятно. Мама будет вздыхать и в ванной полоскать белье.
«Вот умница», — баба Лида довольна, — «маме скажем, что ты молодец».
— А меня зовут баба Лида, — она решила развить успех.
— Лида, — выдыхаю я. Нужно усилие, чтобы не погружаться в ленивую теплую слизь, где ничего не надо. Далеким эхом проявляется мысль: «Что-то я должна сделать».
Через три дня мысли обрели глубину и сложность. У каждой мысли появились веточки, как у дерева. Раньше был голый ствол. И ниточки в стороны, к другим мыслям. И эта сложность требует выражения. Появилась потребность говорить. Я уверенно говорю «Баба Лида, мама Тома» и пытаюсь строить предложения. Сегодня выходной. Меня вынесли во двор гулять при участии дяди Васи. Сижу на лавке перед двухэтажным домом белого кирпича, под окнами сирень. Да, это сирень, уже почти облетевшая. А надо мной почти голые ветки больших тополей. На меня падают последние листья. Я вдыхаю ветер и наполняюсь им. Еще и еще. Ладони ощущают деревянные шершавые доски скамейки. Глубоко вдыхаю и замираю, медленно выцеживая воздух через нос. Взгляд в одной точке. Подтягиваю ноги:
— Мама, дай руку, — сдвигаюсь на край скамьи и опираюсь на ноги. Колени дрожат, но я стою. Мама плачет и прижимает меня к себе. Дядя Вася тоже рад и предлагает выпить по такому поводу. Баба Лида машет на него рукой. Я плюхаюсь обратно. Эмоций нет. Я уже так делал. В детстве. И я это помню. Пытался вставать, пока не получилось. Падал, если было больно, то плакал. Но это ничего не меняло, должно быть и будет.
Через несколько дней мы уже гуляли вместе с мамой по вечерам. Днем я с бабулей. Что я тут делаю? Думать лень. И эта лень была где-то и раньше. Она губительна. Надо хвататься за мысль сейчас, и я хватаюсь. Завеса уходит вниз, пытаясь натянуться обратно, но я не даю:
— Баба Лида, а что я тут делаю? — Баба Лида в тупике.
— Расскажи про меня, я же ничего не помню.
— Ох, милая. Значит, в себя приходишь, раз интересуешься.
— Интересуюсь.
Бабушка рассказывает, что живем мы с мамой вдвоем. Раньше в городе жили, да отец нас бросил, нехорошо поступил. Приехали к бабушке, Царствие ей небесное, от нее квартира и досталась. Мать училась, да не доучилась. Сейчас работает техничкой, уборщицей то есть, в двух местах. Горемыка сердечная. А я учусь в восьмом классе. В мае пятнадцать лет будет. Особых успехов нет, иногда книжки читаю. Мать в конторе убирает да в клубе, а там библиотека. Туда и хожу. Часто сижу, читаю и маму жду, и помогаю потом. Про увлечения мои ничего не известно. А заболела я на свой день рождения менингитом и отеком или еще чем, непонятно. Лежала в поселковой участковой больнице, в отдельном боксе на карантине. В город не отправили. Все думали, что умру. А я, вот молодец, выжила. Теперь точно оправлюсь. Был недавно случай. У девочки живот заболел. Да я ее знала, только потом вспомню. Так врачиха ей велела на печке греться. Погрелась. Аппендикс лопнул. Перитонит. Не спасли. А такая хорошая, такая умница была, красивая, училась на отлично. Так что мать забрала из больницы меня и правильно сделала. Вот, сразу на поправку пошла. У власти Горбачев сейчас. С водкой зажимать начинает.
Я слушала краткий пересказ незатейливой жизни и последние новости. Венский стул поскрипывает, когда качаешься. В голове неуютно. Будто не по форме содержимое. Казалось, мозг вынули, потом вставили как-то углом, и никак на место не встряхнуть. В память выпадают странные куски, самые выпуклые понимаются, в остальном — каша. Доктор говорил еще про интернат. Там плохо. Там смерть. «Белое на черном». Рубен. Остальная часть фамилии не вышла в сознание. Не армянин. Он испанец. Про инвалидов. Страшно. А еще больницы для сумасшедших. Туда вообще нельзя. Советская психиатрия это ад. Лучше тюрьма. «Сульфа» — выплыло иллюстрацией.
— Бабушка, а что такое сульфа?
Баба Лида оторопела:
— Тебе что, кололи?
— Нет, слышала где-то.
— Уф! Сульфа это очень больно. Людям колют, чтобы помучить. И психам, чтобы ни о чем другом, кроме боли, думать не могли. Все сульфы боятся.
— Тебе кололи?
— Мне нет. Мужу моему кололи. Сволочи. Художник он у меня был. Интересно мы жили. Да властям не понравился. Они его в психушку запихали. После нее не долго жил. Ходил, боялся всего, бедный.
В памяти открылась щель. Возникли образы, слова, эмоции. Психиатров я не люблю. А еще гинекологов. Они над беззащитными издеваются. Сульфа
