Егерь: заповедник (СИ) - Рудин Алекс

И сразу прогоняют томительное и тревожное ощущение.

Хорошо собакам! Их не тревожит темнота, они живут запахами. А запахи ночью еще острее, чем днем. И точно рассказывают собакам все об окружающем мире.

— Набегались, негодяи, — говорю я.

Треплю Бойкого по холке — его шерсть еще мокрая.

— Ты купался, что ли? — спрашиваю я.

Вместо ответа Бойкий лижет мне ладонь.

— Рядом, — говорю я. — Рядом!

И для убедительности хлопаю ладонью по бедру.

На окраине деревни я беру собак на поводки. Мы снова идем мимо бревенчатых деревенских бань, которые поблескивают темными оконцами. В мутно-темном небе над Черемуховкой разливается бледное, еле заметное зарево — это за плотными слоистыми облаками светит луна.

Я слышу плеск течения, которое разбивается о бетонные опоры моста. А вот и сам мост возник впереди темной громадой.

Я останавливаюсь и несколько секунд слушаю звуки спящей деревни.

Иногда мне кажется, что я и живу только ради таких вот моментов — когда можно остановится ненадолго и прислушаться к тому, что происходит вокруг.

Отойти от суеты.

Бойкий нетерпеливо скулит и тянет поводок. Кожаная петля врезается мне в запястье.

Пес вдоволь набегался, теперь ему хочется домой, в вольер, в уютную будку с мягкой подстилкой из сена.

— Сейчас пойдем, — говорю я. — Подожди минуту.

Еще постояв, я поднимаюсь по крутому откосу на дорогу и выключаю фонарик.

Деревня тихо спит. Пахнет печным дымом — на ночь уже топят печи, чтобы спать в тепле.

Белые «Жигули» Артемьева так и стоят возле калитки. И окно кухни светится теплым желтым светом.

Значит, не уехал корреспондент. А ведь мог торопливо нахватать обрывочных сведений по верхам для очередной казенной статьи и уехать в Ленинград. Но не уехал, а решил остаться. Значит, что-то зацепило его в Черемуховке.

Понимаю, что в голову другого человека не заглянешь. Но мне хочется думать, что Артемьев задержался не из страха, что его уволят из газеты. А потому, что ему понравилась деревня.

Веду собак к вольеру. И шестым чувством понимаю, что что-то не так. Слишком тянут псы поводки, и я инстинктивно придерживаю их. Серко принюхивается к ночному воздуху и негромко рычит. Я упускаю ладонь ему на холку и чувствую, что собачья шерсть встала дыбом.

— Ты чего, Серко? Кого учуял?

Пес вытягивает шею, тянется носом к вольеру. И Бойкий тоже принюхивается. И вдруг громко гавкает.

Рыжий кот выскакивает из собачьей будки. Мечется по вольеру, опрокидывает пустую миску. Миска, звякая, катится по вольеру.

Собаки дергают поводки, заливаются возмущенным лаем. А кот торопливо протискивается в широкую щель под сетчатой дверью вольера. Распластался по доскам, сверкает в темноте зелеными глазами.

Вот ловкач!

От неожиданности я чуть не выпускаю из рук поводок. Хорошо, что петля одета на запястье — иначе не удержать бы рвущихся псов.

Кот шипит и сигает в высокую траву.

Ну, ничего себе!

Опомнившись, я заталкиваю собак в вольер. Перекрывая дверь, отстегиваю ошейники. Бойкий сразу бросается в свою будку, обнюхивает ее, фыркает и рычит. Я понимаю его возмущение.

Но кот хорош! Не придумал ничего лучше, как устроиться в собачьем вольере. Еду он там искал, что ли?

Я спиной вперед выхожу из вольера, следя за тем, чтобы собаки не выскочили и не бросились искать кота.

Закрываю задвижку. И изумленно качаю головой.

Всякие чудеса видел в жизни. Но чтобы кот решил поселиться в собачьем вольере — такого еще не встречал.

И ведь как удачно подкараулил время — когда мы ушли.

Бандит, самый настоящий рыжий бандит.

Скрипнув, открывается дверь дома. На ступеньки падает косая полоска света.

На крыльцо выходит Артемьев.

— Андрей, это вы? — спрашивает он, вглядываясь в темноту.

— Ага, — отвечаю я.

— А я ужин приготовил, — говорит Артемьев. — И чайник горячий.

— Чего ты не спишь? — спрашиваю я.

— Вас жду. Мне с вами надо поговорить.

— Ну, идем.

В доме вкусно пахнет макаронами с тушенкой. Я с удовольствием снимаю с плеча ружье. Скидываю рюкзак и вспоминаю про грибы. Вот же — придумал сам себе мороку. Теперь надо их чистить и замачивать.

Загибаю половик и стелю на пол старую газету.

— Может, поедите сперва? — спрашивает Артемьев.

Я качаю головой.

— Позже.

Артемьев тоже пододвигает себе табурет.

— Я вам помогу.

Вдвоем мы быстро чистим рыжики. У мелких грибов я отрезаю только полые ножки. Крупные шляпки режу пополам.

Споласкиваю грибы и заливаю их чистой и холодной водой. Пусть отмокнут — так из них уйдет едкий сок.

Потом сворачиваю газету с мусором и уношу ее в баню. Пригодится на растопку.

Стоя во дворе, вглядываюсь в темноту — не вернулся ли рыжий кот.

Кота нет. И собаки спокойно лежат в своих будках.

Я возвращаюсь в дом.

Артемьев накладывает мне полную тарелку горячих макарон.

— О чем ты хотел поговорить? — спрашиваю я.

— Андрей, вы можете показать мне Еловое озеро?

Глава 23

— Я — не экскурсовод, — честно предупреждаю я Артемьева. — Еду на базу по работе, но могу взять тебя с собой.

И укладываю в кузов «ЛуАЗа» топор, двуручную пилу, лопату и связку пустых мешков.

— А это зачем? — спрашивает корреспондент, кивая на инструменты.

— Будем строить галечник, — объясняю я. — Заодно и Еловое озеро посмотришь.

Артемьев смешно морщит лоб.

— Галечник? — недоуменно спрашивает он. — Это что такое?

— Объясню по дороге. Садись в машину.

Мельком я бросаю взгляд на небо, чтобы определить погоду.

Над Черемуховкой занимается хмурое осеннее утро. За речкой звонко и хрипло кричит петух, ему откликается второй.

Небо сплошь затянуто низкими облаками. Но по ощущениям дождя не будет. Скорее, наоборот — к обеду поднимется ветерок и разгонит облака.

Не знаю, как я это определяю. Просто понимаю, и все. По виду облаков, по влажности воздуха и еще по тысяче мельчайших примет, которые трудно ухватить сознанием.

Бойкий вылезает из будки. Лениво потягивается, припав на передние лапы, и нерешительно смотрит на меня. Как бы намекает — хозяин, возьми с собой.

— Сегодня остаетесь дома, — говорю я.

В ответ на мои слова Бойкий широко зевает и лезет обратно в будку.

Артемьев заглядывает в кабину «ЛуАЗа»

— Никогда на такой не ездил. А можно, я поведу? А вы пока почитаете мои заметки. Я вчера весь вечер писал. Вы не представляете, сколько материала!

— Много? — улыбаюсь я.

— Не то слово! — воодушевленно кивает Артемьев. — На целую книгу хватит. А мы к вечеру вернемся? А то мне в Ленинград надо.

— Вернемся, — успокаиваю я. — Где твои заметки?

Артемьев отдает мне толстый блокнот. На белой обложке — синий контур Медного всадника и надпись «Ленинград».

— Вот.

Я раскрываю блокнот и удивленно качаю головой — листы в клеточку густо исписаны мелким аккуратным почерком.

— Разберете? — спрашивает Артемьев. — Там пока просто заметки и наброски, чтобы ничего не забыть.

— Разберу, — успокаиваю я его.

Артемьев садится за руль. Я показываю ему, как включаются передачи, и Кирилл неуверенно трогает машину с места. Но быстро привыкает, и вот уже «ЛуАЗик» бодро подпрыгивает по деревенской улице.

А я пристраиваю на коленке блокнот и неторопливо листаю его.

— Я вчера и в школе на уроке посидел, — рассказывает Артемьев. — И в мастерские заглянул, поговорил с механиком. И в медпункте был. Вы знаете, что у вас там замечательный врач?

— Знаю, — улыбаюсь я.

— Представляете, он в сельском медпункте устроил настоящий санаторий.

— Да ладно? — смеюсь я.

— Правда, — кивает Артемьев. — Там даже есть пляжные лежаки для солнечных ванн. И мне врач здорово помог.

— Ну-ка, расскажи!

Мне становится интересно.