Десятое Блаженство - Валерий Петрович Большаков
— Молодцы! — экспрессивно воскликнул Рустам. — Врезали империалистам! Намяли по организму!
Поглядывая на экран, где остроносые корабли рассекали голубые воды Адриатики, я прислушался. На улице зафырчал мотор «уазика», а затем хлопнула дверца.
«Кого-то принесло с неофициальным визитом…»
В дом незваный гость постучался — и тут же вошел. Это был начальник погранзаставы, майор Шадрин.
— Разрешите ворваться! — громогласно испросив позволения, он со смешком выудил из портфеля тот самый коньячок, презентованный мною пограничникам. — Товарищи ученые, не хмурьтесь — не отнял, а обменял! Вы что? Десятилетняя выдержка! А его Кетов с Глебским на пару выдуют!
— А… Почему вдвоем? — нахмурился Дворский.
— Самойлов — «салабон», ему не положено, — военврач, снисходительно улыбаясь, озвучил армейские законы, — Таганов, вообще, в рот не берет…
— А товарищам сержантам и «Московская» сгодится! — посмеиваясь, заключил майор. — Тахир Мурадович, а посуда где?
— Сейчас, сейчас… — засуетился хозяин. — Несу!
Члены экспедиции переглянулись, и стали подтягиваться…
* * *
— Да-а… — затянул Шадрин после третьей. — Екедешик — странное место… Я сюда еще старлеем попал. Не верил местным басням, а пото-ом… Тахир Мурадович, ты им про старого Ашира рассказывал?
— Так точно! — пьяненьким голоском ответил военврач.
— Во-от! А в прошлом году еще одна неприятная история случилась. Моему бойцу невеста пишет: «Прощай! Выхожу замуж за Костика!» А тот — бац! — и с катушек слетел! Хватает «Калашников», и ходу. «Да я этого Костика… Да я эту сучку… Одной очередью!» Ну, мы-то сразу дорогу перекрыли — и на Кушку, и на север. Всей заставой прочесываем местность, а тут аксакал на ишаке: «Видал, говорит, вашего! К „Шейтан-Кала“ подался!» И что вы думаете? Автомат нашли, подсумки нашли, «сидор» с сухпаем… Главное, спальник камуфляжный лежит, рядышком сапоги стоят с портянками, а бойца нет! Даже собака след не взяла, да и куда бы он босиком убежал? Вот и думай… — майор посмурнел, но тут же оживился. — Слышь, Михаил Петрович! Тебе ж обратно в Израиль, правильно я понимаю?
— Правильно, — мой кивок вышел излишне резким, аж в шее отдалось.
— А чего тебе крюк такой делать? Из Ашхабада — в Москву, из Москвы — до Земли Обетованной?
— А что, — ухмыльнулся я, малость захмелев, — прямой рейс есть? Ашхабад — Тель-Авив?
— Не! — мотнул головой Шадрин, и хихикнул. — Мары — Дамаск! Я, конечно, не генерал, — поскромничал он, — но… Если надо, договорюсь, позвоню, кому надо! Короче. Завтра утром «стратега» перегоняют в Сирию, на новую базу Хмеймим. Сирийский-то президент, Базилио… Тьфу, ты! Басиль Хафезович… Ик! Он же и сам летчик! Ну, вот… Там у них международный аэропорт, а заодно и нашим «птичкам» гнездышко, хе-хе… Короче, «эмэс» с Семипалатинска-2 сначала у нас сядет, в Мары. Ему там «противокорабелок» навесят — и счастливого полета! Через Иран, через Ирак — нашим небо свободное… Ик! Ну, и тебя в Хмеймиме высадят. А там до Израиля… Всё ж рядом! Мне рассказывали, от Дамаска автобус ходит через Кунейтру — и хоть в Иерусалим, хоть в Эйлат! Ну, что? Ик! Бу-м звонить?
— Бу-м!
И высокие договаривающиеся стороны торжественно пожали руки.
Воскресенье, 6 апреля. Утро
Туркменская АССР, аэропорт «Мары-2»
Все-таки, совместное распитие спиртных напитков у русских сродни ритуалу. Собутыльники чуть ли не сродняются!
Уж не знаю, до чьих кабинетов дозвонился Шадрин, но тех, с кем пил, он не подвел — с утра за нашей экспедицией заехала знакомая «шишига», и отвезла на вертолетную площадку. «Ми-8» уже раскручивал винты, глухо свистя турбинами.
Подбежал пилот — пригибаясь, удерживая фуражку на голове — и крикнул:
— Залезайте! Почту я уже погрузил!
И мы рысцой двинулись к «вертушке», расселись в гулкой ребристой утробе. Мне было чуток неприятно — одолевала память о моей польской одиссее. Но, с другой-то стороны, хорошего в тогдашних эскападах тоже хватало. Как я тому резиденту по челюсти съездил! До сих пор приятно вспомнить…
Винтокрылая машина наклонилась — и оторвалась от земли, поднялась, закручивая пыльные вихри…
А час спустя садилась на военном аэродроме. Истребители-перехватчики почтительно выстроились с краю, словно освобождая место для серебристого «Ту-95МС», с гулом запускавшего двигуны, ворочавшего огромными винтами — лопасти скрещивались, набирая обороты. А техники заряжали барабан — цепляли шесть противокорабельных ракет Х-65СЭ. Четыре их товарки уже висели под крыльями.
К нам вразвалочку подошел пилот в комбезе, с гермошлемом под мышкой.
— Кто из вас — Михаил Петрович Гарин? — спокойно спросил он.
— Я!
Летчик улыбнулся моей армейской лихости, и представился:
— Павлыш, Юрий Алексеевич, командир «девяносто пятого». Прошу на борт!
Кивнув членам «экспедиции», он развернулся и пошагал к самолету.
— Ну, давайте! — я крепко пожал руки «провожающим».
— Етта… Увидимся, хе-хе…
— Ох, ты! — спохватился Дворский, движением плеча освобождаясь от рюкзака. Порывшись, он достал картонную коробку с артефактами, и протянул ее мне. — Держите, Миша! Вы уже и так директор НИИВ… Пора учреждать Институт Внеземных Культур!
— Спасибо…
Пряча коробку в свой рюкзак, я краснел, вспоминая «хватательный рефлекс», но Федор Дмитриевич по-своему объяснил мой румянец, пробившийся сквозь загар.
— Потянете, Миша, потянете! — засмеялся он. — А мы с Бур Бурычем еще что-нибудь с
