Временной тоннель Эйнштейна – Розена - Александр Зубенко
За секунду.
За миг.
За мгновение.
Бешеными скачками, они заполнили собой всё пространство головного мозга, не оставляя места даже на малую толику раздумья. Это была пляска свистов, гула, эфирных помех и отдалённых, пробивающихся сквозь пелену накатившей статики, каких-то незнакомых голосов.
Ещё немного и барабанные перепонки могли бы не выдержать. Кругом стояла тишина, а в головах обоих путников происходила настоящая катастрофа, грозившая им неминуемым помешательством. Спасло лишь то, что через минуту помехи стали утихать, свист и гул откатился куда-то на задний план, и теперь оба отчётливо стали слышать какие-то наречия, диалоги, смех, плачь, завывания и крики, похожие на стоны измученных незнакомцев. Здесь были голоса всех народов планеты, перебивая друг друга, словно какая-то невидимая рука крутила верньер настройки радиоприёмника, сменяя волны в долю секунды. Монгольский, греческий, китайский, латинский языки смешивались в сплошную какофонию неразличимых звуков, наплывая друг на друга и сменяясь другими, незнакомыми им наречиями. Голоса сквозили в голове, превращались в крики, тотчас сменявшиеся плачем ребёнка или шёпотом успокаивающей матери, затем, в мгновение перебивались каким-то алеутским напевом шаманов, тут же сменялись речитативом какой-то непонятной скороговорки, переходили в тональность задорной песни, и так без конца и края в течении нескольких минут, пока оба путешественника зажимали воспалившиеся уши руками. Всё это скопом навалилось на них, обрушилось, сбилось в кучу, впиталось в кору обоих головных полушарий, набухло внутри, словно губка, пропитанная водой, и…
Исчезло.
Лёшка присел на задние лапы, завыв обречённо на луну.
В головах обоих спутников наступила тишина.
Едва не оглохшие, они обменялись оторопелыми взглядами, присели на негнущихся ногах, и обвели глазами поляну, где, как и прежде, стояли палатки.
- Ты что-нибудь понимаешь? – с непривычки громко спросил Николай, открывая рот и зажимая нос, пытаясь продуть вакуум, накопившийся в ушах. Так делают артиллеристы, когда их особенно сильно оглушают выстрелы пушек.
Ружин только начинал приходить в себя.
- Слышишь меня? – повторил калмык, невольно повышая голос.
- У тебя… - Тимофей закашлялся, - у тебя тоже едва не лопнули перепонки?
- Да. Сначала шибануло током, потом в голове разорвалась граната, и тотчас со всех сторон накатили голоса.
- И у меня.
- А сейчас?
Бывший старатель, казалось, к чему-то прислушался внутри себя.
- Сейчас ничего. Или я оглох, причём, окончательно.
- Не оглох. Меня тоже отпустило.
- А что… - он сплюнул на землю вязкую слюну. – Что это было?
- Не знаю. Крики, помехи, вой, плачь, смех, песни. Бушующий вихрь каких-то эфирных полей. Как при сеансе, когда на связь выходила Даша, только намного более… - Николай прищёлкнул пальцами, подыскивая слово, - более грандиозное что ли. Более масштабное. Словно вся планета разом взорвалась у нас в мозгу своим сонмом голосов и нестерпимых звуков. Вместе. Сразу. Одноразово. Всем скопом. Я даже не успел различить языки – их были десятки, если не сотни!
Лёшка понемногу успокоился, но всё ещё потряхивал головой, словно отгоняя непрошеные видения. Костёр продолжал гореть, как ни в чём не бывало. Ухнул филин, метнулся в темноте горностай, где-то послышался далёкий рык хищника. Со стороны карьера доносился всё тот же гул работающих механизмов. Бурлила порогами река. Лес жил своей жизнью, будто и не было ничего, что могло потревожить его в эту минуту.
Приятели огляделись.
С точки зрения того, что сейчас с ними произошло, вроде бы всё осталось как и прежде. Всё как и раньше, но совсем другое.
Не то.
Не их.
Не родное.
Если до этого Николай видел идиллическую картину оставленного ими лагеря, их штаб-палатку, стол с посудой, костёр с натянутой над ним леской, где висели стручки высохшего давно хариуса, то теперь проводник, перебегая глазами с одного предмета на другой, стал замечать некое несоответствие с прежними, запечатлевшимися воспоминаниями.
Сейчас он заметил, что поляна, где высился закопанный в мох стол, казалось, сместилась на несколько метров в сторону леса, а штаб-палатка со всем оборудованием, наоборот, приблизилась ближе к костру, сдвинувшись вместе с геологической плитой целого таёжного массива, которого тут прежде не было. Брошенная неандертальцем дубина сейчас валялась в стороне от костра, хотя ни он, ни Тимофей к ней так и не прикасались. Выходило, что общая структура лагеря не претерпела никаких значительных изменений, если бы не одно «но».
Это «но» заключало в себе полную перестановку внутри их растянутых палаток, брошенного впопыхах оборудования, посуды, вещей и прочей утвари, оставшейся в лагере после их внезапного исчезновения.
- Ты видишь, что здесь всё несколько изменилось? – не спросил, а, скорее констатировал проводник, указывая Ружину на поляну. – Сместились палатки, стол, навесы, погреб, который мы выкопали вместо холодильника. Даже развешанное Дашей для просушки бельё висит совсем в другой стороне.
- Вижу. Какие выводы?
- Мы будто находимся и в своём лагере, и в то же время не в своём. Соображаешь парадокс, как сказал бы наш старик Сазонов? Мы вроде и здесь, и не здесь. И в своём времени, и не в своём. Я минуту назад в своей голове слышал голоса цезарей, поэтов, художников, каких-то скульпторов, полководцев, просто незнакомых людей, и всё это вместе, кучей, бестолковым перебиванием друг друга, словно каждый хотел пробраться мне в мозг в одиночку, независимо от других. Как чудовищная и нелепая гонка, кто первый вырвется в моём сознании на свободу. А теперь эта непонятная аномалия со сдвигом сразу нескольких пластов земли. Ничего не напоминает?
- Отчего же, - хмуро ответил его спутник. – Сразу напоминает, как мы впервые с девчонкой оказались у провала, отправившись вас искать, но попавшие в ту же петлю временного сдвига.
- О-о! – протянул калмык. – Начинаешь делать успехи! В твоём лексиконе появились новые слова, даже, в какой-то степени научные!
- С вами и не к таким приспособишься, - буркнул Ружин, поднимаясь и закидывая рюкзак за плечи. Лёшка встал в ожидании, но его осадил Николай.
- Не рано уходишь? Темно ещё.
-
