Колхоз. Назад в СССР 5 - Павел Барчук
— Очень интересно. — Я поддакивал, соображая, как бы получше задать нужные вопросы. Потрепаться языком тетка точно любит. Это уже хорошо. Главное теперь, чтоб трепала она в нужном мне направлении. — У вас тут, наверное, историй всяких полно было? Это же все на глазах. Ничего не утаишь.
— А то! Чего только не было. Вон, как у Кольки-сапожника жена загуляла, так мы сразу узнали. Все. А Колька до последнего под своим носом ничего не видел. У нас, так-то в основном тут заводские жили. С Авиационного. Вон, торчит. Видишь?
Тетка махнула рукой в сторону тополей, из-за которых, на самом деле, виднелся забор аэродрома, принадлежащего заводу.
— Так она, Ленка, закружилась с мастером. Погоди… Из сорок первого цеха, вроде… Или из двадцать третьего… Ох, не скажу точно. Хороший парень. Сам из деревни. Хозяйственный. Руки — золотые. А Ленка, она лет на пять старше. Уж что он в ней нашел, не знаю. Так Колька ходил, рогами потолки задевал. Понял? А поймал их случайно, когда раньше времени домой пришел. Ох, и крику было… Колька за полюбовником по этажам бегает, тот от него, Ленка — следом. Колька сообразил, что молодого ему не догнать, давай уже Ленку гонять. Весело было. А еще приключилась у нас одна история. Много лет прошло, а до сих пор помню. Ну, чисто Ромео и Джульетта…
— Да куда ты, Степановна, загнула. — Вмешалась вторая тетка. Машка. Так ее называла, вроде, рассказчица. — Этим-то годо́в всего было, ничего. А ты если про Светку и Евгения, они уже взрослые скружились. Тут быстрее Отелло и Дездемона подходят. Только наоборот.
Услышав знакомое имя, я замер. Светка. Неужели речь о Милославской.
— Ой, да я ж не про года. Я про любовь. — Степановна махнула рукой, — Ты сама вспомни. Светка с братом к нам сюда заселились. Помнишь? Высокий, приятный. Главное, сама с деревни девка. Уж не вспомню теперь точно, откуда, а гонору, гонору…Но хороша была, это да. Красивая. Глянешь раз, так и хочется любоваться. И вот за ней, конечно, парни гурьбой. Сколько ходило-то разных. И цветы носили, и в кино звали, и подарки дарили. Замуж — прям хоть сейчас. Но она все нос воротила. Понял? Мол, не про их честь такая роза расцвела. А брат, главное, совершенно нормальный парень. Звали его…
Степановна пожевала губами, вспоминая имя. Я сидел молча, всем своим видом демонстрируя внимание. В собственную удачу не верилось. Потому что речь и правда шла, походу, о Светланочке Сергеевне.
— Витька! Витька он. — Подруга толкнула Степановну локтем в бок. — Вылитый Николай Рыбников.
— Да! Точно. Виктор. Хороший парень. Я его для своей Надьки присматривала. Ох, муж из него вышел бы… Ну, не об этом речь. И вот представь. По какому-то стечению обстоятельств, заселили нам семью. Муж — художник. Красивый… — Тетка закатила глаза и прижала правую руку к обьемной гпуди. Видимо, чтоб я точно понял, какой красивый был этот художник. — На Василия Ланового похож.
— Да хватит тебе. Вылитый Юрий Соломин. Даже родинка была. Вот тут. — Вторая тетка указательным пальцем ткнула себе в уголок губ. — О! Да вот, как у тебя. Заявила она и ткнула теперь в мою сторону.
Я улыбнулся, стараясь не выдать своих эмоций. Родинка, значит…Имеется такая у Жорика. Да. Не сказать, чтоб сильно заметная, но есть. У меня. А у Сеньки и маман нет такой. Над верхней губой эта родинка. Аккуратная.
— Да бог с ним. Ты слушай, что дальше. — Степановна разошлась не на шутку. Ей очевидно нравилось вспоминать старую историю, случившуюся у них в общежитии. — Звали, значил, этого художника Евгений. И порода такая…Ну, чисто голубая кровь. Ему жена утром спозаранку, перед работой, то кашки варила, то блюда готовила, ненашенские. Понял? Буржуйские блюда. Говорила, нельзя Женечке тяжёлую пищу. Вот встанет с петухами и давай ненаглядному с завтраком суетиться. Потом — детей в школу. Двое у них было. Мальчик и девочка. Потом — сама на работу. На заводе табельщицей трудилась она. А Женечка ее проспит до обеда, проснётся, пожрет свои деликатесы, возьмет мольберт, или, как оно там называется, и рисовать пейзажи, значит, отправляется. У нас в то время водохранилища не имелось. Это его в 1971 только заполнили. А раньше там был огромный луг, деревья и река. Вот туда этот Айвазовский и ходил.
— Айвазовский море рисовал. — Перебила Степановну Машка.
— Да бог с ним. С Айвозовским. Сейчас о Евгении речь. Говорил всегда тихо, красиво. Интеллигентная, воспитанная сволочь, в общем. Жена, Тамарка, конечно, на его фоне совсем простушка была. Но любила его, страсть как. Да вот только, видишь, что вышло. Не только она любила. Светка наша прям помешалась на этом художнике. А он еще, ей про свою мазню рассказывал. Имена какие-то странные называл. Потом вообще предложил портрет нарисовать. Мол, муза она для него. Вот они и закружились. Месяца три. Тамарка только за порог, Светка бежит к этому кобелю. Уж не знаю, как это Томка столько времени ничего не замечала.
— Да замечала она. Хватит тебе! — Вторая тетка снова толкнула Степановну в бок локтем. — Ты чего? Там не то, чтоб все общежитие, весь район в курсе был. Думаю, просто глаза закрывала, лишь бы своего Женечку не потерять.
— Ну, да. Ну, да… — Согласилась Степановна. — Может, и так. Сильно она его любила…Дура…Ну, и вот. Три месяца Светка с этим художником итальянские страсти чуть ли не у всех на виду разыгрывали. Пообещал он ей, что семью бросит. Понимаешь, в чем дело. Светка уши и развесила. Она ж не знала, что самое последнее дело верить мужицким словам, когда он…ну понял…пока он, вот оно че, делает. В общем их любовь, как вспыхнула, так и погасла. Резко. У художника у этого погасла. Светка то чуть ли не вешаться собиралась. И бегала за ним, и ловила. И даже с женой поговорить решила. А Тамарка ей ответила, мол, брешешь ты девка. Не мог Женечка так поступить. Он семью любит и всякие гулящие дуры ему не нужны. Понял? Вот это был, конечно, номер. А мы понять не могли, что такое.
