Другая жизнь. Назад в СССР (СИ) - Шелест Михаил Васильевич
— Вы кто, юноша? — спросил меня суровый на вид гость.
Суров он был потому, что так хмурился, что, казалось, его кустистые брови совсем закроют глаза.
— Ира, кто это? Что за шпиона ты нам подсадила?
— Это не шпион. Это гость Андрея. Он только что пришёл, — сказала хозяйка квартиры, — и ещё не кушал. А вам бы только государственные тайны за столом выбалтывать. Вон, всё ЦРУ с МИ-6 собрались вокруг нашего дома. Я вот возьму и напишу на вас рапорт, как положено, между прочим!
— Да, я ничего и не понял, — проговорил, пожимая плечами я. — Селигер, какой-то… Озеро такое есть.
— Твою, дивизию! — схватился за голову кто-то из гостей.
— Забудь это слово, мальчик, — сказал хмурый дядя.
— Да, что там скрывать, когда ещё на испытаниях американцы этот проект так и называли. И все походы контролировали. Только благодаря тому, что лодка шла под брюхом у научника и когда надо ныряла, мы кое-как скрыли места проходов. И то… Херня всё это. Мы же знаем, что это проект…
— Валя, ша! — крикнул другой гость. — Мы уже и так наговорили тут каждый лет на десять. Ша, братцы!
— Я уже забыл про Селигер, — сказал я. — Давайте, я лучше вам про подлодку спою. Здесь, похоже, все из подплава?
Я, не дожидаясь разрешения, встал и сходил за гитарой, которую в коридоре проверил, и снова вернулся в зал, где продолжала висеть угрожающая тишина. Я стал перебирать струны и запел:
— Лодка диким давлением сжата, дан приказ: 'Деферент на корму-у[1]…
Второй куплет подпевали все: кто себе под нос, а кто и во весь голос. У меня голос был слабый, поэтому я не настаивал на лидерстве, а потихоньку сошёл на второй план.
Песня закончилась, а я сразу, чтобы не было вопросов и просьб, начал другую:
— Задраили верхние люки, штурвала блести колесо, ввиду долгожданной разлуки всем выдан «Абрау Дюрсо»…[2]
А потом следующую:
— Кто свободен от вахты наверх… Полчаса… И опять в глубину… Свято верим, что ждёт нас успех, но глаза: в облаков белизну…
И следом другую:
— Синее море, только море за кормой…
Я родился в семье моряка, я жил среди моряков, я дружил с моряками и любил море. Поэтому я знал эти песни. В смысле… Э-э-э… Я — «будущий» знал эти песни. И, хотя, я не разучивал их, но, погрузившись в транс, достал эти песни из своей теперь уже памяти.
— Лодка вдаль выходит ночью, разрывая море в клочья, разрывая узы счастья с берегом родным…
— Постой-постой, — прервал меня «суровый гость», прежде чем я начал очередную песню. — Ты откуда столько песен про моряков-подводников знаешь? Это же надо⁈ Подтянуть стальные пояса… Кто-то слышал такие песни?
— Кроме «Усталой подлодки» я ничего не слышал, — сказал кто-то.
— И я…
— И я…
— Новые песни…
— Это он, наверное, в Женькиных записях нашёл, — сказал, глядящий на всё это действо, Андрей Тиханов.
Оказалось, что и все ребята как-то пытаются разглядеть, что происходит в большом зале, хе-хе, театра…
— Так и есть, — кивнул головой я. — Там у него целая бобина с обеих сторон записанная. Думал, разучу к девятому мая. Вдруг пригодиться? Да и вообще… Хорошие песни…
— Не то слово, да, отцы — командиры? Ты нам перепишешь ту плёнку?
— Не вопрос, — пожал плечами я, думая, как потом выйти из ситуации.
— У тебя ещё, похоже, есть песни?
— Я же говорю… Ещё на час примерно.
— Послушаем ещё?
— Только выпить надо!
— Это мы разом. Раз-два взяли!
Гости выпили-закусили и я продолжил. А гости послушали-послушали и ещё потихоньку налили-выпили, а потом ещё. Завязался тихий разговор. Но я не протестовал, а наоборот сбавил громкость своего пения. А ещё через минут двадцать, я потихоньку «пошёл попить водички» и в зал не вернулся.
— Ну, ты и выдал, Мишка. Концерт по заявкам, — пробасил Андрей Тиханов. — Почти целый час пел. Пальцы ничего?
— Пальцы в ауте! — сказал я. — Стёр до локтей.
— Ну, ничего! Знаешь, кому пел? Это же капраз Филипьев. Ему за какую-то секретную операцию в семьдесят третьем году звезду героя вручили. Какую-то новую подводную технику испытывал. Они с отцом дружат давно. Отца же с Балтики сюда перевели. Удружил ты им. Спасибо тебе.
— Да брось ты, Андрюха. Делов-то, — сказал я и подумал. — Это я им ещё про К-19 не спел
* * *Песни про подводников и моряков пришлось записывать на следующий день в своём исполнении, благо, что в коробке с плёнками, Женькин студийный микрофон лежал, а «Нота» имела функцию наложения, то есть, воспроизведения одного канала с синхронной записью на другой канал. Поэтому я немного «поизгалялся», вспомнив, как делал это Женька со своими первыми записями: сначала записал гитару на один канал, потом записал соло-гитару на другой. Потом на второй канал записал голос, потом записал бас-гитару на первый канал и ещё голос в унисон. В общем, с одним микрофоном, что-то похожее на Женькину стерео-запись получилось, ха-ха…
Урокам я в этот день уделил мало времени, но своё вечернее семичасовое у-шу не пропустил. На удивление, пришёл физрук, да не один, а с физручкой. Я уже двигался и они просто пристроились за мной и стали повторять мои движения. Физрук некоторое время поубеждал физручку, что так и должна проходить тренировка. Без объяснений.
— Это какое-то обезъяничание, — сквозь транс слышал я её голос.
— Так и есть, — соглашался физрук. — Это такой принцип. Постепенно всё получится. Правда тут много форм…
Я понял, что он прав. И вторым заходом сделал комплекс из двадцати четырёх форм.
— Это что-то другое? — спросил физрук.
— Это короткий комплекс. Длинный — предназначен для более глубокой проработки определённых групп мышц, нервных окончаний и более глубокого психофизического погружения. В нём есть повторы. В этом повторов нет.
Мы очень медленно и несколько раз прокрутили эти формы и я, предупредив, переключился на большой комплекс, а учителя, оба удовлетворённые и что-то между собой обсуждающие, покинули стадион, не отвлекая меня формулой прощания. Я же стабилизировал свой дух с телом, только после пятого цикла. У меня из головы не выходил допрос, который учинила мне оперативник. Сглупил я, согласившись на опрос в присутствии.
Как сказала мне завуч, следователь попросила оперативного работника предварительно опросить меня, чтобы потом всё быстренько перенести в протокол. И у опера действительно имелся документ под названием «отдельное поручение», выписанное следователем по уголовному делу такому-то. Приехавший опер сказал мне, что опрос это не допрос и я могу отказаться от опроса в любой момент, но лучше этого не делать, так как допрос — процесс медленный, скрупулёзный и волнительный, как для потерпевшего, так и для его взрослых представителей. И к нему нужно привыкать постепенно. Чем мы, говорит, сейчас и займёмся.
И я, дурак, повёлся на эти оперские штучки. И меня спасло то, что милиционер проговорился, что у Людмилы Давыдовны тоже повреждения средней тяжести, поэтому, де она не ходит в школу. И вот тут меня словно током ударило. Я вспомнил про слова директрисы, о том, что за мои телесные повреждения кто-то должен ответить.
— А за её телесные повреждения кто ответит? Не я ли? — вдруг подумалось мне.
А опер крутил меня вокруг моего приёма с падением, когда я, но, слава всем Богам, я как-то сразу с ним не очень откровенничал. Именно поэтому больше приходилось говорить ему и он ляпнул лишнего.
— Так что там за приём ты применил против Людмилы Давыдовны, спросил он, и я вдруг понял, что наш разговор записывается.
Дело то проходило в кабинете директора, и следователь сидел за её столом. А что лежало в столе?
— Какой приём?
— Ты ведь рассказывал директору, что захватил Людмилу Фёдоровну за руки и крутанул вокруг тела. От этого она и упала не на парту, а на пол.
— Ха-ха, — мысленно рассмеялся я, а вслух произнёс. — Во-первых, ничего подобного я никому не говорил, во-вторых, — Людмила Давыдовна упала не на пол, а на меня. В третьих, я просто пытался её удержать от падения на парту, потому, что она летела головой прямо в угол стола.
