Алексей Федосов - Записки грибника #2
Густое облако порохового дыма окутало строй стоящих стрельцов.
— Заряжай, — крикнул Яков, яростно шуруя шомполом в стволе, трамбовал всыпанную навеску зелья, выхватил из сумки пулю, зажал в зубах. Полез за пыжом, куском просаленной кожи. Обернул, опустил в дуло, несколькими сильными ударами осадил на место. Положил пищаль на бердыш, насыпал затравку, раздул фитиль, поправил, чтоб он точно попал куда надо, оглянулся на свой десяток. Почти все, будучи опытными стрельцами, справились наравне со своим командиром, молодой парнишка немного замешкался, но вот и он готов.
— Целься… — Все замерли на мгновение.
— Пали…
Одновременно заревели пушки, разрывая нападающих на части. Залп проделал огромные бреши, но не сбили пыла нападающих, изрядно поредевшие татары врубились в ряды стрельцов…]
— Мы стояли в третьем ряду и успели еще разок стрельнуть, прежде чем до нас добрались вороги.
Опосля бросили мы пищали на землю и взялись за бердыши… — Силантий замолчал, уставившись невидящим взглядом прямо перед собой.
[Отшатнулся от летящего в грудь копья, и с широкого размаха, чуть присев, подрубил ноги коню. Тонко заверещав раненое животное рухнуло, упавшего всадника ткнули подтоком в спину. Снова замах, удар по древку, отбить в сторону, перевернуть и проносящийся мимо татарин сам себе выпустил кишки, располосовав брюхо. Что с ним было дальше, смотреть некогда. Из облаков дыма один за другим выезжают враги и, каждый норовит приложить чем-нибудь стрельца. В дело идет все, остро заточенные сабли, топоры, копья, кистени…
Болит спина, плечи, из рассеченной брови струится кровь, заливая правую половину лица. Рукава разодраны лохмотья, а ноги скользят по раскисшей земле… Надо стоять… Упадешь — умрешь.
Для Силантия, да и не только для него, все слилось в одну нескончаемую череду ударов отбитых и пропущенных. Медленно шаг за шагом они отступали под натиском, нагромождая перед собой вал из трупов… А потом усталость взяла свое…
Свалив очередного коня, провалился вперед на выпаде и, татарская сабля скользнула по древку бердыша…]
— Даже понять ничего не успел, как меня ужо с ног сбили. Пытался встать на карачки… Очнулся в потемках, наши ходят живых ищут. Я лежу, пошевелится не могу, рук и ног не чую. Токмо что смог, голос подать. Опосля в обозе, коновал, сунул в зубы деревяху, двое за плечи держат, а он отрезал кисть, она на жилах болталась. Культю чистой тряпицей замотали, вина зелена глотнуть дали…
Почитай седмицу мы просидели, жрать нечего, овес токмо был, да лошадок пораненных резали. Благо хоть воды вдосталь. В субботу татары с коней сошли и пешими на нас пошли. Первый раз диво такое зреть сподобился. Я к култышке кинжал ремушками подвязал, саблю в правую руку… Не единожды вспомнил в тот день десятника сваво ибо только его трудами жив остался. Татары смогли дойти до стен гуляя, через верх вервицы свои кидали с крючьями, руками погаными расшатывали бревна. Одного срубишь, а на его месте ужо две хари визжат и копьями грозят, в бойницу суют, достать пытаются… Опосля, когда кончилось все… В иных местах, где пушек не было, по трупам до середины стены встать можно было… Руки, пальцы, головы ведрами собирали и земле предавали…
Пока мы секли татарву, князь воевода Михайло поднял полк большой и долом обошел ворога, обождав немного со всего наряду пушки стреляли. Из гуляй города, князь Дмитрий собрал всех кто мог оружье держать, немцев наемных, стрельцов и напустился на татар. Поле красное стало, в небо дым сизый от зелья сгоревшего, клубами подымается… И крик велик стоял. И разгромили мы войско татарское, побегли они от нас…
Славу кричали, молебен благодарственный опосля отслужили и службу в память погибших воев. Три дня убитых земле предавали. Нечисть побитую в овраг сволокли и там засыпали, чтоб зазря не смердели.
За ту битву, за службу ратную получил землицы надел…
— Силантий, но землю дают только тем дворянам, кто службу ратную несет. Мне Шадровитый так сказывал. — Я не утерпел и перебил его рассказ.
— А я и сейчас служу и помру на службе той.
— И где?
— Да почитай годков пятнадцать как головой хожу над детишками боярскими кои на засеки служить приходят.
— Так ты выходит пограничник?
— Федька… Найдешь же ты слово правильное — пограничник. Служилый по границе… Верно, граничные мы людишки, вместе с воеводой, что государем поставлен, чинить препятствия разным татям лихим да татарам, ежели они хотят на нашу землю прийти за полоном.
— Так это что получается, — я немного обескуражено смотрел, на сидящего передо мной старого стрельца и только после его рассказа, понял, что это за люди, кто эти десятники в непонятных кафтанах, — парни, твои что ли?
Он просто кивнул.
И у меня потихоньку, медленно, отвисла челюсть, и глазки поползи с насиженных мест, стараясь забраться как можно выше на лоб.
Его рассмешила моя удивленная физиономия, — Рот закрой, не то ворона влетит. — Сказал, вставая со своего места. Плеснул немного вина по кружкам, заткнул бутыль и отнес в заначку.
— Что дальше делать будем Федор?
— Гад ты Силантий, — проворчал, прежде чем вылить в рот дозу вина.
— Вот те нати, сызнова собачится.
— А ты тоже хорош гусь… Я роду племени подлого… Разок токмо сотником меня ставили… Завистники службу нести не дали… Ты почто меня к Архипу отправил? Сам же можешь отряд вести, а мне сговариваться с ним пришлось, я ему теперь оружье отдать должон…
— Нет меня здесь, Феденька и отроков что в сарае сидят, тоже нет. Я в поместье своем, болезнью липкой болен, лежу, рукой ногой пошевелить не могу. Старый я, неровен час, как вдруг помру, парни сподобились меня на богомолье в дальний монастырь повезти. Здесь в деревне на постой остановились, худо вдруг мне стало… — Произносил это все с таким достоверным видом и подобающим лицом, на миг даже поверил ему. Потом не сдержался и улыбнулся
— Врешь как сивый мерин и не краснеешь. (Хотел добавить про уши и лапшу… Не поймет) А порох тогда откуда?
От ответа захотелось заржать, — Оно тебе надобно? — настолько современно (по моим меркам) прозвучал. — Есть и есть, пользуйся, пока дают.
Пожал плечами в знак согласия. Да вот только голова от языка, давно живут отдельным домом, — А кто тебе там жить мешает? Может его… Таво… Ну на ловлю поехал, кабан там задрал али медведь порешил. В баньке со товарищи угорел, опились хмельного да уснули, а оно возьми да займись от искры на пол упавшей. Могет на него тати напали, он серебром хвастался в кабаке, они доглядели и… кистеньком по головушке и шапка горлатная не спасла… Слуга какой…
— Федя, побойся бога, это ж грех какой на душу брать, не можно так. Не тать он, все-таки какой.
— А тропить тебя словно зайца, можно? Силантий, есть поговорка хорошая — нет человека, и он жить не мешает. (Пришлось переиначить) Да застрелите вы его при первой же заварушке на засеке и дело с концом.
— Хватит Федя попусту языком молоть, надобно дела делать. — Сказал, хлопнув ладошкой по столу, и вставая, добавил тише, — удумаешь невесть что.
Да вот тон его, задумчивый, мне очень по нраву пришелся.
Лета ХХХ года, Июль 30 день
Утро как утро, нормальное теплое утро середины лета. Проснулся вроде бы рано, а на двор вышел… Ан нет, сплю до хрена и маленький вагон в придачу. Есть такое дело, а ежели еще вечером засидеться до первых петухов, то сам себе удивляюсь, что вскочил в такую рань. Народ уже копошиться и гоношится по своим нехитрым крестьянским делам. С крыльца видно как проехала скрипучая телега с двумя человеками. Пробежала стайка ребятишек, это могу точно сказать — на пруд за карасем, один несет на плече свернутый бредень, а у двоих в руках деревянные бадейки с веревочными ручками. Буквально следом за ними, в туже сторону, две девчушки лет пяти — шести, ухватившись за лыковую вервицу тянут блеющую дурниной козу. Чего упираться, дура костлявая, там трава сочнее… Одна из пигалиц, нагнувшись, подобрала с земли корявый сук и со всего размаху треснула по тощему заду рогатой товарки, и сопроводила сие действие хлесткой тирадой, в которой только две буквы были приличными.
Вот мерзавка — воскликнул в восхищении от мастерского загиба и, спустившись с крыльца, пошел на конюшню проведать свое транспортное средство. Нет, ехать никуда не собирался, ходить за ним есть кому. Так, проведать посмотреть, себя показать…
Через полчаса возвращаюсь обратно, потирая укушенную филейную часть и матерясь не хуже той девицы. Бабай скотина копытная, отомстил за то, что я его неделю не выгуливал, оборзел мерин.
Я ему — здравствуй бабаюшка, как поживаешь… А он мне круп показывает.
Почистил стойло (в кои века сподобился) принес воды, задал сена, поставил в уголок ведерко с его любимым овсом. Потрепал по холке и уже почти вышел, когда почувствовал за спиной движение и потом резкую боль в ягодице. С проклятием отскочил, разворачиваюсь, чтоб дать отпор, а он стоит с таким обиженным видом и тянется ко мне…
