Алексей Федосов - Записки грибника #2
— Парни, про Силантия мне ведомо, а сами-то воевали, али токмо девок на сеновале щупали? — С прищуром оглядел собравшихся стрельцов. Наблюдать за пестрой компанией одно удовольствие…
«ё- Никодим, да они как гусаки… Как вы их только различаете. — На мой взгляд, отряд стрельцов только что прошедший мимо, и те, что стояли в карауле были из одного полка. Ан, нет. Никодим указал пальцем за спину, — Енти, из пятого полка Федьки Александрова, а вот это воронье из одиннадцатого, Давыдки Воронцова. У них платье разное и шапки… А ты Федь, часом не ослеп?
— Буду я картузы разглядывать, а что до ферязи, там и там она красная, а сапоги, если уж на то пошло, у всех желтые…
— Да них шапки разныя, у тех темно-серая, а ентих коричневая!
Я оглянулся и посмотрел в след уходящим стрельцам. Пожал плечами и фыркнул в сомнении — Фиг его знает, может и так.
В результате, была прочитана коротенькая лекция (как раз до дома хватило) на тему распознавания стрельцов с поименным перечнем всех деталей одежды, упоминанием имен полковых командиров»
Не скажу, что я стал экспертом в этом деле, но навскидку уже мог сказать — кто откуда. Сидящая напротив меня компания отличалась, и сказал бы, довольно сильно. Кафтан, темно-зеленый — почти как у полка Афанасия Левшина, разница в оттенке. Серый подбой, красные петлицы — такого сочетания не припомню и что меня больше всего поразило, совершенно черные сапоги, у прочих были цветные.
За них ответил Силантий. — Федор, пиво будешь, — И с любезным оскалом (при желании можно принять за улыбку) сдвинул кувшин в мою сторону. Усы у него намокли и обвисли, это делает его немного похожим на моржа, чья шкура испещрена множеством шрамов.
Беру посудину за узкое горлышко. В подставленную кружку, льется тонкая струя напитка, я смотрю сквозь упавшую на глаза челку, на сидящих напротив стрельцов.
Мефодий, спокойно равнодушно обгладывает мосол, доставая узким ножом костный мозг. Иона даже не поднял глаз от миски. Лениво ковыряется, выискивая вкусные кусочки и, по одному отправляет их в рот, тщательно пережевывает. Трое других, чьи имена мне еще не известны, ведут себя схожим образом. Но у всех сидящих за этим столом (окромя меня) есть схожая черта. У всех крепко сбитые фигуры, одинаковая стрижка, масть, скупые экономичные движения…
Раньше Силантия шибко не рассматривал — крепкий дед, всяко бывает, хорошо сохранился… А вот сейчас, на фоне пришлых… Блин, если бы не рука калеченная, она чуть по суше будет, один в один как эти «обознички»
— Благодарствую Силантий Митрофанович, дай бог тебе многие лета, — Малость юродствуя, моя жопа отправилась за счастьем. — Сподобился сиротинушке, милостыньку подати.
Ранее бывало, просишь сокола нашего ясного — Силантий во имя Христа дай испить из тваво кувшина напитка богом данного. А он молвит — рылом не вышел… Силантий ты почто мне лжу сказывал? — Закончил довольно серьезным тоном, глядя прямо в глаза.
— Я? — Он благодушно улыбается, — Когда?
— Это кто? Обозники? — широким жестом показываю на стрельцов. — Дай то бог, ежели они знают с какой стороны бочку с зельем взять и как на телегу закинуть. Зато у всех повадки матерых душегубов, отправивших к праотцам не одного ворога.
Тишина. Полнейшая тишина, не прерываемая ни единым звуком. Послушал её немного и продолжил, не дождавшись ответа на свой вопрос.
— Тогда спрошу вас, господа возничие. Что надобно наперед грузить еду али зелье?
— Федя, помолчи чуток, — дедушка проснулся и высказал свое слово.
— А рази, я не могу спрошать у честных людей? Или им чтоб ответ молвить твое указание надобно?
Думается мне, что кажный, не один десяток годков пищаль на плече таскал и не один фунт пороховой гари снюхал. — при этих словах, на лицах стрельцов замелькали улыбки.
«О-о. Каменные истуканы имеют что-то человеческое…»
Придал своей физиономии, дикое выражение, словно в голову ударила желтая кровь с аммиачным запахом. Оставалась только зарычать и набросится на соседа, вставая с лавки. — Ты че скалишься?
Он скривился в усмешке, бросил короткий взгляд на деда и сдвинулся в сторону.
На этом все и закончилось, Силантий отпил глоток из кружки, поставил на стол, — Федь, из тебя скоморох пустяшный, зазря токмо людей обижаешь. Илья тебе слова плохого не молвил, а ты как пес цепной на него бросаешься, да только зла в тебе нету. Сядь уж, горе луковое. Лучше парням покажи гранатку, кою с тобой в овраге взорвали.
Купил меня с потрохами, о своих цацках могу трендеть, хоть целый день. Достал и выложил на стол пустой корпус, который тут же пошел по рукам, а я пустился в разглагольствование по поводу применения. На заданные вопросы ответил практически честно, утаив только парочку приемов — таких как бросок с задержкой. Поубивают себя к чертовой бабушке, а меня виноватым сделают. Да и состав замедлителя требует доработки и проработки отдельных частей, чтоб начать делать их в неограниченном количестве. Там глядишь, и сами додумаются.
Когда трапеза была практически закончена (да все давно уже сидели и переговаривались, лениво допивая напитки, кому что налили)
Силантий решительно разогнал служивых, — Так хлопцы, пора и честь знать, отроки чай заждались.
Парни быстренько собрались и потянулись в сторону двери, последним потащился и ваш покорный слуга. Попытался.
«А вас Штирлиц, я попрошу остаться»
Нечто подобное услышал, когда уже взялся за ручки двери, чтоб прикрыть её за собой. Вернулся, повинуясь молчаливому указанию, сел на лавку. Сижу, жду, когда господин сотник соблаговолит собраться духом, ибо вид у него, какой-то смущенный, или это так кажется…
Решился сам помочь, — Силантий, ведомо мне, что ты был сотником одно время, а где не знаю… С Никодимом знаком… Его спрашивал, где вы дружбу свели, на тебя кивает — надобно будет, сам молвит…
Он встал из-за стола, сходил к своей заначке принес пузатую бутыль темно-зеленого стекла, заткнутую обернутой в тряпицу пробкой и залитую воском. Ни говоря, ни слова откупорил, разлил по кружкам тягуче красного вина. Одну сдвинул в мою сторону, вторую взял сам, отпил глоток, отставил.
— Никодим молодец и Марфа под стать ему буду, справная баба. Ежели упомнишь, мы с тобой тогда токмо свиделись и тати на двор влезли…
— Да, помню. Мне еще тогда по хребту сильно перепало и черпушку разбили.
Он кивнул на мои слова, продолжая, — опосля, тебе Никодим быль сказывал о том, как Марфа ему жизнь сберегла. Вот тогда мы и встретились в первый раз. Я ужо сотню водил. Без малого на тех землях, верой и правдой почти сорок годков, тропы лесные, овраги да все там исходил, истоптал. Даже пришлось, почитай лето и зиму, головой отвечать за Сенецкую засеку. Это сейчас там тишь да глад, да Литва в соседстве, а тогда…
[- Митрофаныч, а скажи нам — Ежели, татарин какой али ногаец, на стену полезет, что делать должон? — Вопрошающий старик, опоясанный наборным поясом с саблей, ладонью оправил коротко стриженную бороду и посмотрел на стоящего перед ним отрока. Десятник Яков, всех называл по отчеству, родовитые бывало ворчали, а потом привыкали. Кряжистый, большой силы человек, всегда спокойный и миролюбивый, с мещеряны был родом. Вывести его из себя могли всего две вещи — незнание очевидного и вороги, ежели случалось, что вторые попадались, лучше было стоять позади, чем мешаться под ногами…
Когда Силантий первый раз попал на заставу, его определили в десяток лесной стражи, им одного не хватало. Ребята все молодые бесшабашные, озорные… Ходили тайными тропами, татей смотрели, ежели нужда была, гонца слали. С ними пробыл всего ничего, самую малость, три дня. А потом, крымчаки прорвались через засеку и, собрав полон решили уходить через их заставу. Его как самого молодого, вперед послали, упредить, а сами спину его держали… Они все там остались, навсегда…
Стремительно проносятся низко растущие ветви деревьев, и приходится низко нагибаться к лошадиной шее, чтоб не быть сбитым на землю. Уже дважды спас щит, перекинутый на спину, в нем торчат стрелы, с белым гусиным оперением. Пробили насквозь и острый наконечник одной из них, разодрал кафтан, исподнее и сумел добраться до тела. От чего на правом боку мокро и с каждым конским скоком седло начинает противно хлюпать. Оторвались совсем недалеко, когда пал мерин скачущего последним стражника, не выдержало видимо сердце али стрела достала. Молча ткнулся мордой в серую землю, перевернулся разок и замер, выставив вверх копыта с истертыми подковами. Парня выкинуло из седла и со всего размаху приложило об узловатые корни, торчащие тут и там. Он так и не встал, оставшись лежать на месте изломанной куклой. Задерживаться нельзя, уже слышен шум погони. Десятник утер рукавом, мокрое от пота лицо, прохрипел, — Айда, ходу. И вновь впереди узкий, извилистый, зеленый коридор из кустов, стремительно уходит назад. На одной из развилок они разделились, на короткую тропу, ведущую к заставе, ушли четверо, уводя за собой татар. Оставшиеся двинулись по длинной, что идет в обход оврага, через болото. По ней редко ходили, мокрая топкая болотина, проваливается под ногами коней, и они вынуждены идти шагом. На перепутье, десятник остановился и поднял руку, вслушиваясь в звуки леса. Постояв так, совсем немного, решительно свернул на узкую тропку уходящую в чащу. Придержал своего мерина и когда Силантий подъехал ближе, остановил, — Не гоже тебе с нами идти, ступай, довези весть…
