Возлюбленный враг (СИ) - Грез Регина
Потом я не смогу вести себя как прежде даже с Францем, я не смогу видеть Вальтера, мне нужно будет его убить, а если я этого не сумею, а я скорее всего не сумею, тогда мне придется любой ценой покинуть их дом. А какие есть варианты… а ведь я пыталась его остановить...
— Вы не имеете права, я не отсюда, я из другого времени, так нельзя, перестаньте! Хват-и-ит!
Он будто не слышал меня, держал одной рукой, а свободной пытался вставить ключ в скважину двери кабинета. Сейчас он меня втолкнет внутрь. Я видела порой такие сцены по телевизору и мне казалось, что на месте героини фильма я могла бы дать более достойный отпор насильнику - дралась бы как зверь, царапалась и кусалась, но сейчас вдруг четко поняла, что мужчины гораздо сильнее женщин и я никак не смогу противостоять Вальтеру.
Где-то внизу у лестницы раздался грохот, а потом резкий звон разбитого стекла и громкие женские крики. И, глядя в лицо генерала, притиснутая к дверям его телом, я выдохнула первое, что пришло мне в голову, хотя то был, конечно, полный абсурд:
— Партизаны! Вам конец.
Вальтер хлопнул раскрытой ладонью по двери в сантиметре от моего виска и наконец оторвавшись от меня, пошел в сторону лестницы, расстегивая кобуру на ремне поверх рубашки.
Пару минут я глубоко дышала, держась за стену, а потом опомнилась и побрела к себе. Натянула платье, походила кругами по комнате и снова вышла в коридор. Я не могла оставаться тут, не могла вернуться к Францу, на чердаке тоже меня легко отыскать. Оставалось, возможно, только одно место, где я могла бы сейчас спрятаться, по-крайней мере, я на это надеялась, спускаясь по второй лестнице к каморке, где обитал Грау.
Да, он так и говорил, его дверь никогда не бывает заперта, и сейчас в комнате никого нет, мебели тоже не много, я на ощупь дошла до окна и замерла, прислушиваясь. Где-то вдалеке звучали раздраженные и плаксивые голоса вперемешку, раздавались какие-то хлопки, а потом мне послышался девичий плач-стон.
Я заткнула уши и зажмурилась, попыталась открыть окно, чтобы выбраться на улицу, но вскоре поняла, что и этого у меня не получится - снаружи была установлена решетка. Отто живет в настоящем каземате, почти пустая маленькая клетушка и решетчатое окно. Где же тут «арийские привилегии»... Несусветный аскетизм. Ницше он что ли перечитал в юности. Или с некоторых пор Отто все равно, где жить и что его окружает.
Я села на кровать возле окна, сняла туфли и легла поверх одеяла, натянув на себя его края и закутавшись, словно в кокон. А куда я еще могла деться, не в шкаф же мне теперь прятаться. Не знаю, сколько прошло времени, пока я лежала, глядя в темный потолок, как дверь отворилась и кто-то зашел. Я немедленно напряглась, приподнимаясь на постели, а потом услышала сдавленный голос Грау:
— Ты здесь? Правильно. Я сразу сказал, что тебе нужно прийти сюда.
— А он сейчас где?
— Был в кухне, кажется, собирается в город. Дорих за ним присмотрит.
— Какой он га-ад… Сволочь последняя! Ненави-ижу! - простонала я, в отчаянии понимая, что не могу даже заплакать, совсем пусто в душе.
— Сама виновата, не надо было выставлять себя на показ.
Голос Отто звучал непривычно спокойно, даже равнодушно, будто ничего не случилось и все так и должно было пройти, будто по тщательно спланированному сценарию. А вот я начала закипать.
— Что за шум был внизу? Я сказала, что партизаны напали, он сразу сбежал…
Отто тихо засмеялся, а потом внезапно раскашлялся и шмыгнул носом.
— Я разбил пару бутылок с шампанским, зеркало в ванной и еще кое-что поломал… Вел себя как пьяный дурак, тискал Берту, чтобы она верещала погромче. А ты здорово придумала насчет партизан… правда, их здесь нет.
— Значит, Вальтер точно уедет, не будет меня искать?
Отто тяжело вздохнул, опустился в кресло, кажется, был еще чем-то расстроен, и тут меня посетила страшная мысль, от которой я вскочила с постели и подошла к нему:
— Он тебя ударил? Скажи, ударил?
— Это ничего… Я вел себя безобразно и жестко говорил с ним, он мог пристрелить меня на месте и был бы совершенно прав.
Отто засмеялся уже почти весело.
— Но я вовремя напомнил, что мой отец до сих пор бережно хранит фотографии, где он изображен вместе с Эрихом фон Гроссом. На одной из них есть даже маленький я. Представляешь, Ася, я был послушный мальчик, только очень боялся крыс. Бабушка отправляла меня в подвал за молоком, а я не мог идти, потому что думал, будто крысы выскочат и окружат меня.
А знаешь о чем я думал еще? Только не смейся… Я представлял, как вырасту, женюсь и жена родит мне сына. А бабушка тоже отправит его в подвал, и он будет боятся, но никому не скажет об этом, потому что бояться стыдно. Можешь себе вообразить? Я видел своего сына маленьким и жалким, а вокруг него кружат огромные жирные крысы, а я сам уже взрослый и важный - сижу наверху в кабинете, разбираю бумаги и не знаю, как плохо сейчас моему мальчику, не спешу идти на помощь… Ася… Я плакал в подушку, мне так было его жаль.
"Господи, бедный Отто!"
Меня ноги не держали - я села на колени прямо у кресла, в котором он находился, оперлась рукой о деревянный подлокотник и опустила голову, прикрывая глаза. Надо было что-то сказать... пожурить.
— Ты словно глупая Эльза из сказки. Она до свадьбы боялась, что еще не существующий сын пойдет в подвал за пивом и ему на голову балка упадет.
— Да, я помню. И, правда, глупая Эльза.
Мы оба попытались шутить, но у нас плохо получалось. Наконец Грау проговорил:
— Ложись спать, а я посижу в кресле. Тебе надо отдохнуть.
— Сам ложись, это ведь твоя кровать.
— Я тебе ее уступаю. Не беспокойся, она чистая.
Вдруг я заметила, что он неестественно держит свои руки, сложив их на коленях рядышком, даже не пытается ими двигать. Да они же замотаны в какие-то тряпки!
— Что у тебя с руками?
— Я же сказал… я разбил зеркало.
— Кулаком? Ты что, совсем обалдел?
— Не знаю… так получилось.
— Давай включим свет, надо посмотреть, может, перевязать лучше.
— Ничего не надо делать! Хватит скулить.
Он сказал это своим прежним - холодным и чужим голосом, и я немедленно отстала. Вернулась на кровать и, немного поколебавшись, снова легла, замотавшись в одеяло. Даже честно попыталась заснуть, но в голове словно молоточки стучали, мысли громоздились одна на другую, как невероятные персонажи в картинах Сальвадора Дали: нагромождение черепов в глазницах самого огромного... потом часы, словно блин, стекающие со стола - даже время раскисло, рсплющилось от невыносимой тяжести бытия.
Тогда я снова села и замотала головой:
— Не могу спать! Я должна тебе хоть чем-то помочь. Мне все равно не успокоиться.
— Мне тоже… у меня руки болят… и лицо… - уныло пожаловался он.
— Давай приложим мокрое полотенце!
— Хочешь прогуляться до кухни или заглянуть в ванную? Ну, вперед, может, он передумал ехать в город.
— Я могу подняться к Францу...
Голос мой звучал неуверенно, и Отто вяло ответил:
— Лучше подай мне фляжку, там в тумбочке, в самом дальнем углу на нижней полке. И зажги ночник…
Я включила маленький светильник на стене и без труда нашла в тумбочке требуемый предмет. Когда Грау поднес фляжку ко рту, я заметила бурые пятна на вафельном полотенце, которым были замотаны его кисти.
— Слушай, надо нормально тебя перевязать, обработать порезы хотя бы той гадостью, что ты пьешь. Может инфекция попасть, потом замучаешься лечить. У тебя есть аптечка?
— Пара бинтов в сумке.
Я нашла бинты, размотала полотенце на руках Отто и ужаснулась от того, как они сейчас выглядели. Наконец мне удалось убедить его воспользоваться хваленым шнапсом для дезинфекции, а потом я неумело наложила повязки. Но это было не все…
На скуле Грау красовался большой синяк, завтра он будет выглядеть еще хуже, лучше всего найти лед, но никто из нас не собирался выходить в коридор. Тогда Грау придумал:
— Подай вон тот ремень на стуле, у него большая круглая бляшка, она должна быть холодной.
