Русская война. 1854 (СИ) - Емельянов Антон Дмитриевич

— А это все из-за газет, — на ухо ответил мне Эдуард Иванович.

— А что с ними?

— Помните Синоп? Тогда во время обстрела порта пострадали жилые дома, а вместе с ними несколько гражданских. И вот до сих пор недели не обходится, чтобы не вышла статья со смакованием тех событий. Адмирала называют мясником, убийцей, а он это тяжело переживает…

Я невольно вспомнил нашу историю. Как описывали безбашенную храбрость Нахимова, гуляющего по передним позициям наших войск. Да, в какой-то мере это было в духе времени, но, с другой стороны, даже некоторым современникам казалось, будто он искал смерти. Может ли это быть следствием травли, развязанной иностранными журналистами и поддержанной своими? Герой считает себя убийцей просто потому, что никто не сумел или не захотел его поддержать.

— Новые газеты, — Ядовитая Стерва первой заметила адъютанта Меншикова, который приехал со стопкой зарубежной и нашей прессы.

Я поблагодарил Тотлебена за рассказ и двинулся к Нахимову.

— Так, «Северную пчелу» мы, пожалуй, оставим для Санкт-Петербурга и подхалимов с Литейной[1], — Стерва продолжала весело болтать.

Газета, издаваемая Фадеем Булгариным и считающаяся рупором третьего отделения, отправилась в сторону. В какой-то мере ее связи с правительством были правдой. После восстания декабристов бывшее либеральное издание оказалось взято под контроль Бенкендорфом, а потом и новым главой охранки Орловым, но столь пренебрежительное отношение все равно вызывало отторжение. Особенно вкупе с восторженным преклонением, которое появилось на лице девушки при виде разворота «Колокола» Герцена и передовиц «Нью-Йорк Трибьюн» с «Таймс».

— Павел Степанович, — я подошел к побледневшему Нахимову.

— Григорий Дмитриевич, — он посмотрел на меня. — Не думаю, что вам стоит оставаться рядом со мной. Вас, уверен, ждет блестящая карьера, а моя репутация, увы, отравлена и может сказаться на вас не лучшим образом.

— Павел Степанович, — я остался на месте, — можно задать вам вопрос? — спросил и тут же продолжил, не дожидаясь разрешения. — Как вы думаете, что будет, когда союзники окончательно окопаются в Балаклаве, а потом подтянут свои траншеи поближе к городу?

— Бомбардировка, — адмирал еще не понимал, к чему я веду.

— Согласен. А с учетом известных вам возможностей орудий противника, как считаете, насколько она будет точной?

Нахимов побледнел еще больше, хотя недавно это казалось невозможным.

— Они будут разносить город.

— Да, причем не один день, как было с Синопом. Севастополь будут обстреливать несколько месяцев, пока мы не сможем отбросить врага подальше от его стен. Так вот у меня вопрос, Павел Степанович: как вы думаете, хоть одна сволочь из тех, что сейчас обзывает вас чудовищем, напишет об этом? Хоть кто-то пожалеет мирных жителей, которые будут гибнуть от случайных ядер, пожаров, голода и болезней, что принесли нам незваные гости?

— Думаете, нет?

— Сами по себе ни за что. А наши газеты… Даже если и напишут, то такие вот дамы, — я кивнул на Стерву, — отложат их в сторону. А если и прочитают, то только посмеются над сказками царского режима.

Кулаки Нахимова сжались.

— Прошу прощения, отвлекся, — я продолжил. — Так вот я хотел сказать, что сами по себе враги об этом не расскажут, но я постараюсь использовать свои связи, чтобы пропихнуть правду. И тогда… Все, что они писали о вас, о Синопе, обернется против них самих. Те обиды и та ложь, через которые вам приходится проходить сейчас, будут не просто так. Они помогут остановить беспорядочные обстрелы города и спасти тысячи мирных жизней.

Нахимов долго молчал, думая над моими словами, а потом грустно улыбнулся. Он еще не верил, что я действительно смогу что-то подобное, но даже так слова поддержки позволили ему взять себя в руки. Иногда ведь для этого не хватает совсем немного, просто шанса, надежды, чтобы поверить в себя.

В это время вокруг Стервы шло обсуждение статьи некоего Маркса об ужасном положении простых английских солдат. Как им не хватает еды, снарядов, но как они при этом мужественно сражаются с восточными варварами. А потом пришло время «Таймс»…

— Не может быть! — удивилась Стерва, и я подошел поближе в числе прочих заинтригованных гостей.

На первой полосе красовался материал о победном сражении при Альме. Англичане смаковали этот успех уже несколько номеров подряд, но на этот раз к фамилиям героев прибавились и печальные новости. Главный редактор Джон Делэйн написал о смерти французского генерала Сент-Арно и о переходе командования полностью в руки лорда Раглана. А потом… Целый разворот был посвящен рассказу Говарда Рассела о встрече с русским поручиком, захватившим обоз в тылу союзной армии.

Я выдохнул и постарался успокоиться. Конечно, какой-нибудь журналист на моем месте сделал бы все гораздо лучше. Но я жил в двадцать первом веке, я примерно представлял, как и куда нужно бить, так что для предков, неискушенных информационными противостояниями, может хватить и моего опыта.

— Позвольте, я прочитаю, — незнакомая девушка подошла к Стерве и подхватила газету из ее ослабевших рук.

Я всмотрелся в нее повнимательнее. И почему я не замечал эту даму раньше? Платье, прическа и весь внешний вид у нее были очень простыми, но вот манеры!.. Когда она стояла, то напоминала серую мышку, однако стоило этой мышке начать двигаться, как к ней невольно притягивались взгляды всех, кто оказывался рядом.

— Анна Алексеевна, просим, — тут же поддержали девушку морские офицеры.

Та мило улыбнулась им и начала выразительно читать вслух описание нашей с Расселом встречи.

— Русский, пришедший принимать мою сдачу в плен, выглядел вполне типично для своей страны, — я прямо представил, как ирландский журналист усмехается, прописывая эти строки. — Было видно, что он недавно пытался бриться, но всего за полдня щетина прорвалась наружу неровными колючими пятнами.

Мне показалось, что половина собрания, уже зная, о ком идет речь, попыталась искоса осмотреть мое лицо. И как назло, сегодня к вечеру щетина снова успела показаться.

— Он представился Щербачевым Григорием Дмитриевичем, — Анна словно пропела мое имя, заставив беспокойство исчезнуть без следа. — И вместо того, чтобы отправить под арест, предложил обменять мою свободу на право высказаться на страницах «Таймс», что определенно выдало в нем образованного человека, который следит за самой известной в мире газетой. Теперь, думаю, можно считать этот вопрос решенным раз и навсегда.

— Англичане никогда не упустят возможности похвастаться, — усмехнулся какой-то мичман, но на него зашикали, чтобы не мешал.

— И теперь, в знак нашей договоренности, привожу ответы поручика Щербачева на четыре моих вопроса, — Анна продолжила читать статью Рассела.

Как вы оцениваете технические достижения английской и французской армий?

Выше всяческих похвал. Отдельно хочу выделить не столько высоту научной мысли, которая позволила придумать те или иные новинки, сколько силу промышленности, которая смогла так массово и доступно для бюджета их воплотить. Винтовые линкоры стали повелителями морей, штуцеры меняют расклады на суше. Хочется отметить месье Тувинена, чья винтовка стреляет на сто ярдов дальше винтовки Энфилда, что дает небольшое преимущество французской армии. В то же время французские генералы отказались от присущей потомкам Наполеона тактики атакующих колонн, сделав ставку на стрельбу линиями. С одной стороны, это логичное решение с учетом технических достижений, с другой, это еще и торжество английской военной мысли, которая первой сделала ставку на подобные построения еще полвека назад.

— Вы не хотите объясниться, штабс-капитан Щербачев? — Ядовитая Стерва не выдержала и все-таки показала свой острый язычок. — К чему это низкое преклонение перед чужими солдатами? И это в то время, когда именно храбрость наших русских воинов должна стоять во главе угла!

— Для начала, — ответил я, заметив, что за мной следят почти все собравшиеся, — я считаю, что бессмысленная храбрая смерть — это, прежде всего, смерть, а не храбрость. Подвиг — это величайшее движение души простого солдата, но мы, офицеры, должны честно сказать сами себе, что если до подобного дошло, то это именно наша недоработка. Поэтому я настаиваю на необходимости признавать достижения противника, потому что только так можно видеть чужие сильные и слабые стороны, не обманывать себя и не рисковать зря жизнями доверенных нам солдат.