Бурят (СИ) - Номен Квинтус
— А если они против революции?
— Вы, Федор Андреевич, пока еще не сообразили: после того, что люди от этой революции увидели, любой здравомыслящий человек против революции будет. Если он, конечно, не вор. Я вот тоже против революции, но я за Россию — и оглянитесь вокруг: люди живут как бы не лучше, чем в ваших революционных мечтах мечталось, многие уже и сами свои мечты осуществляют на благо Державе. Конечно, очень многое еще не сделано — но ведь делается!
— Да что делается-то? Паровозы вон у американцев покупаем за золото, а в Харькове…
— Да не переживай ты так, товарищ Артем, и в Харькове твоем будут паровозы опять выделывать! Мы пока немного здесь потрудимся, а потом, когда в ЦК воры закончатся, и там всё восстановим. Даже еще лучше все сделаем!
— Когда? — с тоской в голосе спросил Федор Андреевич, причем спросил так, словно ответа он вообще не ждал.
— Скоро. Сам удивишься, как скоро. Мы же не просто так здесь работаем, мы помогаем тем, кто в Москве на Россию труд свой направляет.
— И как мы помогаем?
— Сильно помогаем, думаю, что уже летом этим увидишь. Так что ты там насчет второго стана прокатного говорил?
Весной началось много новых строек, причем строить стало и проще, и дешевле. Заработала вторая домна в Красном Камне, и приличная часть чугуна пошла на выделку радиаторов для водяного отопления. Правда, пока трубы, воду горячую подводящие к домам, у американцев покупались — ну не было ни собственного производства труб, ни цинка для их покрытия. Зато появились электростанции, производящие и очень много «лишнего» тепла — которое в условиях Забайкалья лишним ну совсем не было, а с чугунными батареями стало ненужным в домах печи ставить весьма недешевые.
Электростанций сразу было выстроено восемь штук: в Чите с двумя четырехмегаватнными генераторами, в Хабаровске с тремя такими же, в Верхнеудинске с одним генератором на шесть мегаватт и во Владивостоке с двумя. Еще одна электростанция была запущена в Благовещенске — самая маленькая, с двумя генераторами по тысяче двести киловатт — и от прочих она отличалась тем, что топливом для нее служил бурый уголь, а на остальных жгли высококачественный уголек из-под Петровского Завода. Еще четыре электростанции, совсем уже «крошечные», с генераторами по шестьсот с небольшим киловатт, заработали на полустанках, возле которых разные заводики и фабрички ранее были выстроены — но они представляли особую гордость забайкальцев так как все оборудование для них было здесь же и изготовлено.
Вот только Николай Павлович особо ими не гордился: генераторы на этих станциях крутили «доработанные» паровые машины, снятые с совсем уже мертвых паровозов, которые даже починить было невозможно. Однако и они тепла давали много, и не использовать это тепло было явной глупостью. То есть глупостью, когда есть и свои чугунные батареи, и на что трубы купить, тоже имеется…
А в поля вышли в большом количестве трактора. По всей республике было запланировано только «казенных» полей вспахать и засеять почти семьсот тысяч гектаров, а еще примерно двести тысяч собирались местные мужики задействовать. И Иван Алексеевич ничуть не сомневался в том, что планы эти будут даже перевыполнены: Николай Павлович распорядился, чтобы тракторные станции и частные поля пахали, правда после подписания с крестьянином договора о том, что он треть урожая отдаст после сбора урожая в оплату за работу тракторов. Понятно, что далеко не все крестьяне согласились, но больше половины сельских жителей республики такие договора заключили: все же трактором пахать быстрее, да и урожаи на полях, трактором вспаханных, получаются повыше. Заметно повыше, так что умеющий считать мужик довольно быстро соображал, что после уплаты зерном ему останется раза в полтора-два больше, чем при использовании собственной лошадиной силы.
К тому же, пока трактор пашет, самому можно и на строке поработать, за деньги поработать: почти в каждой деревне было решено свое зернохранилище выстроить. Правда у Ивана Алексеевича по этому поводу остался без ответа вопрос «а как потом зерно из деревни вывозить» — ну, если эта деревня стояла вдали от железной дороги, однако Николай Павлович сказал, что «об этом путь другие люди заботятся» — а кто конкретно… он все же умел находить людей, которые смогут о чем угодно позаботиться, так что и здесь найдет — если уже не нашел.
А вот зачем огромные зернохранилища он распорядился поставить хотя и на территории железной дороги, но в Красноярске, Новониколаевске, в Омске и даже в Челябинске, оставалось непонятным: даже при самых высоких урожаях и тех, что в Республике стоятся, должно года на два хватить. Однако слова о том, что «запас нужен на три года», Иван Алексеевич запомнил и возражать против этих строек не стал.
Глава 14
Иван Алексеевич главным достижением республики двадцать первого года считал успешно проведенную посевную. Федор Андреевич — получение из США уже к началу апреля пятисот паровозов, а Николай Павлович — то, что в крошечном поселке со смешным названием Букачача заработала угольная шахта. В поселке уголь копать начали еще задолго до революции, но копали без особого энтузиазма — а как революция случилась, то и добыча его полностью прекратилась. Но тогда прекратилась на еще дореволюционных копанках, а теперь заработала настоящая шахта, из которой в нужные места отправляться стало даже больше сотни тонн в сутки. Отправлялся этот уголек пока еще довольно кривым путем, по проложенной действительно «на скорую руку» узкоколейке с ручной перегрузкой в «нормальные» вагоны на разъезде Пашенный — но он был республике исключительно нужен. Просто потому что уголь там был исключительно высококачественный коксующийся. Настолько высококачественный, что даже если его перед запихиванием в коксовую печь наполовину разбавить угольком из-под Петровского Завода, из печи вылезет прекрасный металлургический кокс. Которого, между прочим, сразу стало хватать на обе печи в Красном Камне.
А когда сталь льется уже из двух печей, то ее становится достаточно и для выделывания тракторов, и на многое другое, в хозяйстве явно не лишнее. Но в основном «дополнительный металл» шел на изготовление строительных конструкций: перекрытий цехов, мостов, да той же арматуры для бетона. Потому что строить пришлось уже очень много.
Инженер Рейнсдорф, до войны работавший в Петербурге, зимой еще пришел к Николаю Николаевичу с очень интересной идеей. Идея понравилась, а сумма, нужная для ее реализации, как раз появилась — и в самом начале марта в Петровском Заводе начал разгружаться эшелон, пришедший аж из самой Германии. А ставить это оборудование так же из Германии прибыл германский специалист Бергиус, у которого Рейнсдорф выкупил его патент на очень интересный химический процесс — а заодно и заводик, на котором немецкий химик процесс этот уже успел обкатать. Сумма, уплаченная немцу за патент и завод, позволила бы безбедно прожить, вообще ничего не делая, не только ему самому, но и детям его, а возможно и внукам — но ему было еще и идеи свои воплотить, так что тут интересы сторон совпали.
Строить помещения для завода (и дома для его будущих рабочих) стали рядом с угольным карьером, точнее, уже на отрогах Цаган-Дабана, где внизу под землей угля уже вроде не было, а городок для работников завода Николай Павлович, не мудрствуя лукаво, назвал — как бы по примеру большевиков — именем возводящего его инженера. Правда, в отличие «коллег» из Москвы он так назвал совершенно новый город, а не заменил историческое название города существющего…
Фридрих Бергиус пообещал — после тщательного исследования добываемого (да, уже в карьере) угля — свой завод запустить на полную мощность «в конце лета». Правда, при условии, что все здания будут вовремя выстроены — и в Республику приехали китайцы. Очень интересный народ: узнав, сколько им будут платить за работу, и что платить будут только за работу уже выполненную, многие стали работать часов по пять, максимум по шесть в день, а большинство — так вообще лишь до обеда. И только очень небольшое число китайцев стали работать уже часов по двенадцать, причем даже без учета перерывов на «поесть и оправиться». Правда Рейнсдорф довольно быстро простимулировал и «ленивых» китайцев, объяснив им, что «бесплатная кормежка» будет обеспечиваться лишь тем, кто честно отработает не менее девяти часов — причем именно отработает, а не проваляет дурака в рабочее время. А Николаю Павловичу он пояснил:
