Мы из блюза (СИ) - Сорокин Дмитрий

Династия князей Юсуповых пресеклась!

Ужасное несчастие произошло минувшей ночью. По неизвестной пока причине на набережной Мойки до тла сгорел дворец князей Юсуповых. В четвертом часу утра дежурный на каланче Адмиралтейской части увидел зарево в направлении Исаакиевского собора. Немедленно были высланы пожарные под общим командованием брандмейстера А. Сухаго. Прибыв на набережную Мойки, они, к ужасу своему, узрели Юсуповский дворец, объятый пламенем от края и до края. До глубокого утра продолжалась беспримерная борьба с огненной напастью, на помощь присоединились команды иных частей Петрограда. По завершении тушения, ко всеобщей скорби, были обнаружены тела нескольких погибших. Как рассказал корреспонденту нашего листка представитель Адмиралтейской полицейской части, пожелавший остаться неизвестным, среди прочих удалось опознать тела великого князя Дмитрия Павловича, княгини З.Н. Юсуповой, ее сына князя Ф.Ф. Юсупова, а также депутата Думы В.М. Пуришкевича. Богатейшая аристократическая династия Империи, увы, пресеклась теперь уже окончательно! Изо всех Юсуповых остались лишь старый князь, он же граф Сумароков-Эльстон, и супруга младшего князя, дочь великого князя Александра Михайловича, Ирина. Оба они пребывают в своих крымских имениях. Полиция проводит расследование этого ужаснейшего происшествия…

Я вернул газету Оладьину и прикурил новую папиросу от почти догоревшей. Говорить ничего не хотелось. Ему, видимо, тоже: молча козырнув, полковник меня покинул.

Кто бы они ни были на самом деле, что бы они ни готовили – лично мне и всей России – никто не заслуживает такой кошмарной смерти. И вообще, как-то много ее вокруг меня. Два трупа на моих глазах вчера, самого едва не убили вот только недавно… Но, как ни странно, появилась уверенность, чем я займусь уже сегодня. Раз вокруг пляшет смерть – значит, пора утверждать жизнь, каким бы школьным пафосом ни разило от этой мысли. И, приняв решение, я докурил и поспешил вернуться к себе, где немедленно взялся за гитару.

***

Балашов затушил очередную папиросу, устало посмотрел на штабс-капитана.

- Вадим Васильевич, сказать по правде, ты мне здесь очень нужен: сейчас, когда внезапно завертелась вся эта карусель, и в Петрограде стало чрезмерно весело, по нашей линии работы – ну просто непочатый край. А нас мало, слишком мало. Но кроме тебя, послать тоже некого: у наших жандармов тоже вопиющая нехватка людей, а фронт ещё шире. Так что собирайся-ка ты, и дуй с вещами на Гороховую. Самое главное – срочно увезти оттуда детей. Желательно, в Царское. Пока в гости к Вырубовой – она единственная, кто более-менее спокойно переживет такой сюрприз, но лучше снять там дом. Полковник обещал прислать своего человека для охраны, но сможет только завтра-послезавтра. В любом случае, оставайся с ними всеми и, главное, с Музыкантом, до особого распоряжения. Вот, держи деньги на оперативные расходы. Да, детей надо залегендировать, Коровьевы они все, никакие не Распутины. И то правда, люди-то взрослые, проблем не должно быть, но печальные новости им всё равно пока не сообщай. По крайней мере, до тех пор, как осядете в Царском. Всё ли понял?

- Так точно. Разрешите выполнять?

- Да не тянись ты, капитан. Удачи тебе. Ну, с Богом.

***

По Загородному проспекту от Витебского вокзала, ничуть не скрываясь, собирая удивленные взгляды прохожих, уверенной походкой шли десятка два молодых иудеев. Все одеты по местечковой моде: рубахи навыпуск, новые лапсердаки, широкополые шляпы, пейсы – словом, полный набор канонического еврейского образа. Половина в очках. Смелые сыны Израилевы бодро общались между собой.

- … тогда к ребе Боруху пришёл Нахамкес со 2-й Купеческой, и спросил совета, как ему лучше хранить деньги: зарыть в укромном уголке или таки положить в банк под проценты. И эту же секунду вбегает к нему Циля, дочка старого аптекаря Менделя: «Ребе! Я замуж выхожу! Как мне на первую ночь идти – в рубашке или без?» Ребе Борух погладил егозу по голове и говорит: «Дитя моё! Что в рубашке, что без рубашки – всё равно невинности не сохранить. К слову, Нахамкес, вас это таки да тоже касается!»

- …когда мой почтенный родитель покидал этот грёбанный мир, он говорил: «Мойша! Если ты хочешь заварить вкусный чай – таки сыпь побольше чая!»

- Так, братья, пришли. Шломо, постучись.

Дверь открылась. Выглянул здоровенный детина типа «кровь с молоком», увидев толпу хасидов, впал в ступор.

- Таки тётя Хая просила привет передать, - пояснил Шломо. – Всем вам, каждому по привету.

Онемевшего бугая втолкнули обратно, после чего визитеры быстренько втянулись внутрь. У дверей особняка задерживаться не стали, пошли тихонько вверх по лестнице – уже с револьверами и пистолетами в руках. Привратник, всё с тем же удивленным выражением на лице, остался молча сидеть неподалеку от двери. Из-под него медленно растекалась красная лужа…

В большой гостиной на втором этаже сидело руководство «Союза Михаила Архангела» в полном составе, сильно грустило по поводу безвременной кончины господина Пуришкевича и пыталось выработать хоть какой-то план действий на сколько-нибудь понятный срок. Они тоже несказанно удивились, когда распахнулись двери и ввалилась куча хасидов с оружием в руках.

- Таки здравствуйте! – грассируя, жизнерадостно произнес один из визитеров и открыл огонь.

В минуту всё было кончено. Еще через две в гостиную вернулись те, кому выпало обыскать дом на предмет укрывшихся фигурантов.

- Так что, господин ротмистр, разрешите доложить: всё чисто, никого нет, - вытянулся во фрунт молодой еврей в очках и с рыжими пейсами.

- Какой, в тухес, тебе тут ротмистр, щлемазл! – прошипел тот, к кому был обращен доклад, обвёл взглядом комнату, кивнул. – Уходим, быстро!

Прошло не меньше пяти минут, как стихли шаги на лестнице, когда дверца шкафа в углу гостиной открылась, и оттуда осторожно вылез бледный, как мел еще один представитель того же гонимого народа, только одетый, напротив, по самой что ни есть петроградской моде: черный костюм с кожаной жилеткой, кожаный же картуз. Стараясь не наступать в лужи крови, этот бледный нашёл путь к черному ходу и поспешил покинуть здание.

Изрядно попетляв по городу, этот везунчик – а как же ещё назвать человека, уцелевшего в бойне на Загородном? – пришел в большой жилой дом Азовско-Донского банка, что на Песочной. Его здесь определенно знали, потому как без каких-либо проволочек пропустили в святую святых – квартиру самого председателя совета банка.

А в квартире той с вечера загостились два примечательных господина. Первым из их был Павел Николаевич Милюков, - пожилой, представительный джентльмен, лидер Конституционно-демократической партии. Второй же гость возглавлял партию «Союз 17 октября, выглядел он чуть помоложе Милюкова, и звали его Александр Иванович Гучков. Гостеприимный хозяин их, Михаил Михайлович Фёдоров, тоже являлся не последней величиной на политическом небосклоне: начав карьеру у кадетов, теперь он обретался среди прогрессистов – партии, выражавшей интересы крупного капитала. В описываемый час господа политики, воздав должное умениям хозяйского повара, вернулись к обсуждению животрепещущего насущного вопроса – организации захвата власти. Не обошли вниманием и пожар на Мойке. Тут как раз звякнул звонок, и хозяина попросили в прихожую.

- Да, что здесь… А! Здравствуй, Яша. Что-то ты бледен, мой друг, - поприветствовал Фёдоров визитера.

- Михаил Михайлович. Только что. На Загородном. Перебили всё руководство «Союза Михаила», - задыхаясь от волнения и бега, сообщил визитер.

- Бог ты мой! И кто же это сделал?!

- Жандармы, переодетые евреями.

- Как такое может быть?!

- Не видел бы сам – не поверил бы. Ввалилась толпа в лапсердаках и с пейсами – и перестреляла всех.

- Но с чего ты решил, что это жандармы? – удивился Фёдоров.

- Дисциплина и организация. И один из них, забывшись, назвал другого ротмистром.