Елена Горелик - Стальная роза
Иногда опека Юншаня казалась ей чрезмерной, но, хорошенько подумав, она приходила к выводу, что иначе он не мог поступить. Особенно с учётом его планов увеличения численности семейства. Ко дню осеннего равноденствия она уже подозревала, что их совместные усилия в этом направлении увенчались-таки успехом. Работу пока не бросала, ибо подозрение и в этом вопросе ещё не есть уверенность. Но в день, когда проезжие купцы сообщили, что степняки кочуют в направлении Бейши на большой торг, неизбежное всё-таки случилось.
Появление женщин в кузнице означало обеденный перерыв. Кузнецы завершали работу, убирали инструменты и, пока их жёны, сёстры и дочери раскладывали снедь по мисочкам, шли умываться. Обычно обедали во дворе, рассевшись на двух длинных лавках под навесом. Но в тот день небо над Бейши словно прорвало: холодный дождь, сопровождаемый порывами ветра, отбивал всякую охоту выбираться из хорошо протопленной кузницы. Женщины несли обеды, накрывшись плащами из грубой рогожи и сбившись в кучку. Среди них была и Сяолан. Девочке недавно исполнилось десять, и отныне она считалась взрослой. По крайней мере, с точки зрения танского закона, по которому полная ответственность наступала с десяти лет и прекращалась с достижением восьмидесяти. Сяолан получила от родителей в подарок серебряную подвеску с ярким камушком, страшно этим гордилась и теперь старательно копировала манеры взрослой дамы. Со стороны это выглядело презабавно. Вот и сейчас она с таким тщанием играла роль хозяюшки, что невольно вызывала улыбку. Правда, приготовленные ею пельмешки были действительно вкусны, у неё явно был талант к кулинарии. Только Яне не довелось съесть всю порцию.
Тошнота, головокружение… прочие признаки… Да. Теперь никаких сомнений. Всё то же, что она уже пережила одиннадцать лет назад, с Ванюшей.
Она стояла под навесом, и холодный мокрый ветер, хлеставший в лицо, постепенно приводил её в чувство.
Однажды будущий ребёнок уже изменил её жизнь, заставив отложить учёбу. В том не было ничего фатального, свой диплом она потом всё равно получила. Но тогда она была на одиннадцать лет моложе, и с тех пор больше не рожала. Здесь ханьские женщины выходят замуж с тринадцати, рожать начинают в четырнадцать, а её тридцатилетние ровесницы могут иметь больше десятка детей и первых внуков от старших дочек. Женщин с единственным ребёнком жалели, но считали, что им не благоволит Небо. Разве что вдовам общественное мнение давало поблажку, но уж если вдова повторно выходила замуж или становилась чьей-то наложницей, предполагалось, что она должна порадовать спутника жизни множеством наследников. Этого же все ждали и от неё. Похоже, дождались.
Прощай, кузница.
Дверь приоткрылась, и в щель высунулась обеспокоенная мордашка Сяолан.
– Вторая мама, – позвала она. – Вторая мама!
Яна обернулась, и лицо Сяолан из обеспокоенного сделалось испуганным. «Неужели я такая зелёная сейчас? Помнится, когда ходила с Ванечкой, тоже пугала всех своим видом».
– Мамочка, что с тобой? – девочка мгновенно забыла учтивое обращение «вторая мама» и подскочила к ней. – Тебе плохо? Пельмени испортились?
– Нет, маленькая, твои пельмени очень вкусные, спасибо, – Яна присела на лавку, не обращая внимания на сырость. – Голова кружится.
– Ты заболела? Я скажу отцу, надо лекаря позвать.
Говорить уже не было сил, и Яна кивнула. Девочка мгновенно исчезла за дверью.
«Сын или дочь?.. Мне-то не особо важно, но всё-таки интересно – кто?»
Жизнь вредная штука: только разгонишься воплощать некие планы, как выясняется, что у неё на тебя саму виды имеются. Явно отличные от твоих. И в итоге выясняется, что права была именно жизнь. Эту мудрость Яна постигла с годами, набив немало шишек. Что ни делается, всё к лучшему. Ребёнок, да ещё от любимого мужчины, не только радовал, но означал, что её бурная деятельность переместится из практической плоскости в теоретическую… Мелькнула ехидная мыслишка: «Если бы мой дядюшка-нацист знал, что я за ханьца замуж выйду, там был бы дичайший баттхерт и разрыв шаблона. Удавил бы ещё в колыбели, kaabakas[3]». Ладно, не стоит думать о плохом, когда в семье радость, а проглоченные пельменчики колом в желудке стоят. Как бы ещё на свежий воздух не попросились.
Ей показалось, что она закрыла глаза буквально на мгновение. Когда открыла, с одной стороны на лавке сидел Юншань, придерживавший её за плечи, а с другой – Ваня, державший чашку с водой.
– Выпей, мам, – мелкий тоже заразился местным поветрием, старается держаться взрослым.
Больше, чем на один глоток её не хватило. Да, всё повторяется. Тогда тоже были короткие обмороки. Они прекратились чуть позже, но доставили будущей матери много неприятных ощущений.
– С-спасибо, сынок… – прошептала она по-русски. – Всё, не надо больше.
Ваня по малолетству не понял, что случилось, а вот Юншаню достаточно было одного взгляда.
– Иди домой, – сказал он, и в его глазах загорелась добрая искорка. – Дети тебя проводят.
Он добился своего, и теперь был доволен, как кот, наевшийся рыбы.
За один день испугаться, перевести дух, обрадоваться, а потом испугаться ещё сильнее – это слишком. Даже для мальчишки.
К утру дождь прекратился. Сегодня в кузнице был выходной, не нужно было вставать ни свет ни заря. Но Ваня, собственно, так и не заснул, переволновался. И всю ночь обдумывал случившееся.
Для своих десяти с половиной лет он обладал слишком нетипичным жизненным опытом. Не у всех его одноклассников были папы, но там просто родители в разводе, а ему довелось пройти через внезапную смерть отца. Тогда он был совсем мелким, пять лет. Он не верил. Не верил, даже когда увидел пугающе неподвижное лицо папы, лежащего в гробу. Как же так? Ведь только вчера утром он уходил на работу, обещал купить шоколадку… И только когда квартира опустела, мама закрыла дверь, вернулась в комнату, сбросила туфли и как была в длинном чёрном платье, так и села на ковёр. Она беззвучно плакала. Так, будто ей было очень, очень больно. Тогда Ваня наконец понял, что произошло. Понял, что папа больше не придёт домой, не будет играть с ним в пиратов, не повезёт их с мамой на выходные в лес, и что это навсегда. До него дошла как непоправимость случившегося, так и его несправедливость.
В тот момент закончилось его детство. Обнял маму и плакал с ней вместе уже маленький взрослый.
Конечно, он потом отошёл, оправился от горя. Играл с друзьями во дворе, пошёл, как все, в школу, читал детские книжки, хулиганил по мелочи, даже по-детски влюбился в одноклассницу. Но оценивал всё уже совсем иначе, чем его одногодки. Так он не задал ни одного вопроса маме, почему она после… ну, словом, возила его по врачам. Он-то запомнил обрывки разговоров над гробом отца и слышал слова «сердце» и «инфаркт». Интернет уже тогда был к его услугам, а врачи, которые его осматривали, обклеивали датчиками и внимательно разглядывали показания на мониторах приборов, звались кардиологами. Мама боялась, что у него могло оказаться больное сердце. Но, видимо, врачи никакой болезни не нашли, потому что через полгода походы по больницам прекратились. Точно так же Ваня без единого слова понимал, что нельзя обижаться на маму, когда она приходит затемно и очень уставшей. Ведь теперь ей приходится работать за двоих. Ни разу он не позволил себе ни единой выходки наподобие тех, за которые частенько попадало его друзьям – вроде привода всей компании домой и дружного опустошения холодильника. Супы, разумеется, он не варил, но купить хлеба, сыра и колбасы и соорудить к приходу мамы бутерброды мог уже в первом классе. А однажды даже накричал на неё, когда работа стала отбирать не только выходные, но и здоровье. «Ты в зеркало на себя смотришь?! – орал он тогда. – Один скелет остался! Не убежит от тебя эта работа! А я… а я дедушке с бабушкой пожалуюсь!» Словом, окружающих слегка шокировали такие отношения матери с сыном, скорее дружеские, чем традиционные. А для них не было ничего странного. Это были отношения двух взрослых, ответственных личностей.
Вот так они и жили последние пять лет, пока не случилась та история, и они не провалились в далёкое прошлое. Да ещё в Китай.
Конечно, люди везде живут, и в Китае тоже, но у каждого народа свои странности. Вон, ездили они с мамой в Эстонию, к родственникам, там у них таке-е-енные тараканы в головах… Туда не ходи, сюда нельзя, а вот тут можно ходить только со взрослыми, а туда даже смотреть запрещено, там солдаты НАТО отдыхают… И это Эстония, и он сам на четверть эстонец. А тут Китай, и тараканы китайские. Взрослым кланяйся, но не всем, а только своего сословия и выше. Более знатному кланяйся в первую очередь, отличай его по одежде. А главное – и тут Ваня по первому времени просто впал в ступор – после свадьбы дяди Ли с мамой его нужно было называть «отец». Нет, он хороший человек, тут никаких вопросов. И даже Коля из четвёртого подъезда, когда его мама второй раз вышла замуж, называл отчима папой. Но со словом «отец» в памяти был связан только один человек. Тогда проснулся, казалось бы, прочно забытый Ваня-ребёнок и давай скулить: мама забыла папу, мама меня больше не любит… Вспомнить стыдно.
