Столичный доктор. Том VII - Алексей Викторович Вязовский
МОСКВА, 5-го января. Московское скаковое общество, желая изслѣдовать вопросъ о допингѣ, купило трехъ бракованныхъ артиллерійскихъ лошадей и сегодня производило съ ними опыты. Оказалось, что двѣ доппингированные лошади побили недопингированную.
ПО ТЕЛЕФОНУ
Петербургская военная электротехническая школа достигла весьма благопріятныхъ результатовъ въ области телеграфированія безъ проводовъ. Сначала передача могла дѣйствовать на разстояніи лишь 30 верстъ (до Кронштадта); весной этого года добились передачи безъ проводовъ на 40 верстъ (до Гатчины), а въ серединѣ лета — на 70 верстъ (до станціи «Волосово»); въ началѣ-же августа настоящаго года уже стали принимать телеграммы на 150 верстъ (до города Нарвы).
Вокзальная площадь тонула в сугробах. Извозчики, закутанные в овчинные тулупы, хрипло зазывали приезжих, лошади, покрытые инеем, фыркали, тряся бубенцами. Китайские кули в ватных штанах и меховых наушниках тащили ящики с углём, их косы, заплетённые в чёрные ленты, были припорошены снегом, будто сединой. Женщины в синих халатах продавали с тележек леденцы из засахаренных ягод на палочках, их крики: «Хунго, хунго!» — резали морозный воздух.
Меня проводили к саням, обитым бархатом. Кучер, лицо которого скрывал шерстяной шарф, щёлкнул кнутом, и мы с целой кавалькадой из охраны рванули вперёд.
Улицы Харбина напоминали зимнюю сказку, сотканную из двух миров. Деревянные дома с резными ставнями утопали в снегу по самые окна, а на подоконниках горели свечи в жестяных банках. Я поинтересовался у Чичагова, севшего в мои сани, зачем днем тратить свечи и узнал, что так жители борются с промерзанием окон.
По дороге генерал продолжал мне мягко пенять за хунхузов. Ни одного стоящего пленника взять не удалось, допросить тоже не получилось — у нас в поезде никто не знал китайского.
— Николай Михайлович! — опять оправдывался я. — Так эти бандиты убивали своих раненых при отходе. А их начальник в плен тоже не стремился — руководил с холма. А как побежали — так и он ускакал...
Генерал начал объяснять, что нам стоило сделать, а я тем временем крутил и крутил головой. Посмотреть было на что. Русские особняки в стиле модерн стояли, как пряничные дворцы, их балконы украшали гирлянды из сосулек. На углу, у фанзы с бумажными фонарями, старик-китаец жарил каштаны на железной сковороде, и дымок от углей смешивался с паром от чайника на жаровне. А рядом, у лавки с мехами, русский купец в бобровой шубе торговался с монголом в волчьей дохе: «Да ты что, брат, за песца полсотни просишь? Да он замёрзший, глянь — усы обледенели!».
Мы проехали мимо строящегося Софийского собора — его кирпичные стены были скрыты под деревянными лесами, а рабочие в валенках грелись у костра, попивая из жестяных кружек что-то обжигающе горячее. Запах дыма, смешанный с ароматом жареного имбиря из ближайшей харчевни, снова ударил в нос. Вдруг ветер донёс звон колокольчика — это монах из буддийской пагоды в синем одеянии шёл по снегу в одних обмотках, словно мороз ему нипочём.
На перекрёстке мальчишки-китайцы играли в местную «чеканку», подбрасывая ногой пернатый мячик. Их щёки пылали, как спелые яблоки. А из-за заснеженного забора доносился визг: там русские дети катались с горки на санках-ледянках, крича: «Ура-а-а!» — и чуть не сбили старушку, несшую на коромысле два полных ведра замерзшей рыбы.
«Метрополь» вырос перед нами, как ледяной дворец. Его фасад, украшенный резными снежинками из дерева, блестел под солнцем, а бронзовые львы у входа казались припорошенными алмазной крошкой. Швейцар в медвежьей шубе и цилиндре бросился расчищать путь: «Плошу, ваше пелевосходительство! Добло пожаловать! Там уже самова для вас поставили, у!».
Я оглянулся. Напротив гостиницы, под крышей, украшенной ледяными сосульками, китайский каллиграф выводил иероглифы на красной бумаге — «зимние пожелания» для Нового года. Его кисть замерзала на лету, оставляя чёрные росчерки, похожие на ветви покрытых инеем деревьев. Рядом, у павильона с шерстяными одеялами, стояла пара: русская барышня в горностаевой муфте и китайский чиновник в шапке с павлиньим пером. Она смеялась, поправляя шаль, а он, краснея, пытался объяснить что-то на смеси русских слов и жестов.
— Харбин — он как сугроб, — генерал выбрался из саней, заметил мой взгляд. — Сверху холодно, а внутри всё кипит.
Войдя в вестибюль «Метрополя», я вздохнул: тепло печей обняло, как родное. Наконец согреюсь. Люстры, украшенные хрустальными сосульками, бросали блики на паркет, а из ресторана доносился запах борща и жареной утки.
Ждать, когда меня зарегистрируют, не стал, и, поднявшись в номер на четвертом этаже, подошёл к окну, возле которого стояли сразу две горящие свечи. Харбин лежал внизу, как заснеженная шкатулка. По реке Сунгари, скованной льдом, ползли сани с грузом дров, оставляя за собой чёрные следы. А на другом берегу, в сизой дымке, маячили контуры китайского квартала, где фонарики-«денджуны» светились красными точками, словно угольки в пепле.
И мост... Он выглядел, будто попал сюда из фантастического романа Жюля Верна. Опоры, похожие на крепостные башни, уходили в ледяную воду, поддерживая ажурные металлические пролёты, спаянные заклёпками. Двенадцать мощных ферм, каждая длиной больше ста метров, простирались, словно позвоночник гигантского дракона. Завораживающая красота. Особенно с учетом города, который, казалось, отстал от этого чуда техники на десятилетия. Два с половиной километра — и построили в очень короткие сроки. Расскажите еще про отсталую аграрную страну, которая от сохи не отошла. Наверное, тут инопланетчики постарались.
***
Харбин — дело хорошее, меня здесь не то чтобы любят, но воспринимают спокойно, даже с легкой опаской. Наезды Чичагова — они больше потому, что генерал за себя переживает. Случись что со мной по дороге, спросят с него. Вот и нервничает человек. Легко представить, что шайка хунхузов, применив неожиданную партизанскую тактику, была более удачливой. А взорвись та мина под моим вагоном? Или до того, как казаки почти все покинули вагон? В Петербурге разбираться бы не стали, виноватых назначать там умеют, на своей шкуре попробовал.
А вот Владивосток — совсем другое. Адмирал Алексеев наверняка считает Дальний Восток своей вотчиной. И дело вовсе не в должности — не на улицу уходит, а остается в обойме. По словам Сергея Александровича, обижен не будет. Но одно дело, когда человек сам добивается каких-то постов и прочих плюшек, а другое — если его просто отодвигают в сторону. Да хоть военным министром его поставь — всё равно не будет
