Филарет – Патриарх Московский 2 (СИ) - Шелест Михаил Васильевич
Ещё был некто Андрей Яковлевич Щелкалов, дьяк и посольский пристав. Тот тоже частенько появлялся при дворе и шептался о чём-то с Иваном Васильевичем. Щелкалов, кстати, по словам царя, тоже недолюбливал, как и Фёдор, англичан. И, что интересно, с Щелкаловым «сношались» все «любимцы» царя. Такую информацию выдала Фёдору его тайная служба наружного наблюдения после взятия дьяка в «работу».
— Слушай, Иван Васильевич, я тут тебе про ариан распинаюсь, а, честно говоря, не знаю, какого символа веры ты придерживаешься. Не посчитай за дерзость, поясни…
Государь вдруг потупил глаза и зарделся, как «красна девица». Внутри у Фёдора похолодело.
— «Не уж то я и тут прокололся? — подумал он. — Вот я дубина!»
— А ты, Федюня? — вопросом на вопрос «ответил» царь.
— Мне, государь, если по правде, всё едино. Там, откуда я прибыл, православие зиждется на Никейском символе веры. Оттого и здесь я следую ему.
Царь открыл было рот, но «попадданец» продолжил:
— Однако здесь я, что-то растерялся. Признаться, мне совершенно непонятно, как можно в каждом храме служить по-своему чину. Я же осознал себя здесь только прошлой весной — ещё года не прошло — во многих церквях не был, но слышал, что и крестят младенцев по-разному, и покойников отпевают по своему. В большинстве деревень, что в лесах стоят, православных храмов то и нет, а те, что стоят, те совсем не православные. На некоторых и крестов-то нет. Сам видел.
Царь тяжело вздохнул.
— Вот то-то и оно, Федюня. Нет единства в нашей вере. От новгородской ереси жидовствующих едва отбились. А ведь сия ересь глубоко не только в народ ушла, но и по княжеским хоромам схоронилась. Многие знатные семьи её приняли. Даже дед мой — по первой жене прадеда — Иван, что звался Молодой, и бабка Елена — жена его — даже в темницу Царём Иваном посажены были за сию ересь. Да и сейчас многие знатные семьи чтут веру жидовинов, скрывая её за арианством.
Царь посмотрел Фёдору прямо в глаза, тот отвёл.
— Я не жидовин, Федюня, но тоже не принимаю никейский символ веры. Скурвились византийцы тогда, попав под влияние «папы», а потом на Флорентийском соборе вообще вошли в унию с Римом. И в Руси сейчас не греческая, Федюня, а русская вера.
— Плохо понимаю я в этом, государь, — признался Фёдор. — Понятно, что верить в то, подобен Христос Богу, или Он с Богом единосущен — разница огромная. Но ведь, кто правду сию знает? Церковники? Вот уж нет! Только Бог один! Двумя перстами или тремя молиться… Тоже сие, по моему, — от лукавого, что христиан и русский народ запутать и разобщить хочет.
— Вот и я о том им толкую. Думаешь, что с Сильвестром и Адашевым разругались? Уморили они меня своими нравоучениями.
— Да уж… Тяжела ты шапка Мономаха, — только и смог сказать «советник». — Сколько бед и забот! Ах, спаси Аллах!
Мысленно же Попаданец запаниковал. Он представил окружающие Ивана Васильевича проблемы и его окутал настоящий ужас. Ему захотелось куда-нибудь убежать и спрятаться. Да хоть в ту же Литву или Польшу. Или в Швецию? А может уехать в Османскую империю принять ислам стать там визирем? Говорят, шах ценит грамотных людей. Или в Британию? Ведь звал же Дженкинсон. Получить баронство… Не-е-е… Этим веры никакой нет. А может рвануть в Америку? Через Испанию… Или в Индию через Персию. «По крайней мере здесь во дворце мне находиться совершенно расхотелось», — думал, дрожа от страха, Михаил Трубецкой.
— А ты думал, — вздохнул Иван Васильевич. — Тут ещё Анастасия преставилась. Раньше обнимет меня, прижмёт к груди, погладит по голове… И легче становилось. Страх уходил, а сейчас? Кому я нужен? На кого опереться? Все только и алчут: дай, дай, дай! А где взять? У кого забрать? Нет землицы! Нет людей! Вот и доносят они друг на друга, да грабят, грабят, грабят. Аки волки! Да ты ещё…
Фёдор удивлённо «вскинулся».
— То — не так, это — не так, а как сделать чтобы стало «так», не говоришь. Ты даже не говоришь, за что я народ то казнил? Или казню… Тьфу, дьявол тебя забери! Про Новгород — понятно. Снова, небось, к Литве, или к Шведам захотят примкнуть. А здешних-то за что? Неужели за ересь, да татьбу на власть царскую?
— О том история умалчивает, — вздохнул «советник», продолжая размышлять, куда бы ему удрать от царской милости и от царских хлопот.
«Вот так и Курбский со товарищи… Подёргались-подёргались, как „дурилки картонные“ на верёвочках, и сбежали туда, где поспокойнее. Где можно пасквилями о власти российской себе на хлеб с маслом зарабатывать. Ничего с веками не меняется».
Фёдор, поняв, что надо подумать о том, что делать и как быть дальше в спокойной обстановке, обратил внимание на ожидающий ответа взгляд царя, вздохнул и развёл руками.
— Один лишь совет тебе могу дать, памятуя Марка Аврелия: «делай, что должно и будь, что будет».
— Так, что должно-то? — воскликнул царь-государь. — Что должно⁈ Что ты мне всё словесы свои словно кружева плетёшь! Уже голова кружится! Что должно делать?
— Всё просто, государь. Первое — готовиться к взятию Полоцка. Надо его взять так легко, чтобы даже твои «друзья» навроде Курбского удивились. Второе — дай приказ опекунам наследника Ивана собирать свой двор в Александровской Слободе. Это дело нескорое. И ещё, государь… Я тут посчитал. Знаешь сколько при твоём дворе народу числится?
Царь покрутил головой.
— Больше двух с половиной тысяч. И у каждого оклад, и каждому сукна отмерь, да зерна на прокорм, а то и земли. А сколько ты жалования платишь «своим» людям, знаешь?
Снова вращение шеей.
— Около пятисот тысяч рублей ежегодно.
Царь округлил глаза.
— А ты, государь, никогда отчёта у казначея не требовал?
Вращение шеей.
— Адашев управлял. Я не брался за сию справу. Не царское это дело, деньги считать, — важно выпятив губу, произнёс государь. — Да и сам видел, что сосчитать, до придумки тобой новой цифири, бюджет было невозможно.
Царь произнёс слово «бюджет» очень уверенно.
— Ну, сейчас-то носят тебе отчёт о финансовых результатах? — спросил «советник».
— А кому носить-то? Мишку Головина ты в узилище заточил, а ни Курцев, ни Сукин в той цифири мало, что понимают. Может вернёшь Михайлу Петровича?
— Может его лучше в Слободу забрать? За одного битого двух не битых дают. А он зело битый. Покаялся. Против тебя злого не помышлял, казну не грабил, а то, что с англичанами торговлю вёл, да морочил им головы, так тоне особый грех. Казне от того только польза была. Да и помог он нам с англичанами.
— Возьму, конечно. Давай, отпускай. Пусть учит моих казначеев бухгалтерии.
— Ты про Адашева упомянул… Где он сейчас?
Царь посмурнел.
— Сгинул Алексей Фёдорович в прикавказье. Сверзился в пропасть. Вместе с конём.
— Да ты что⁈ — удивился Фёдор. — Сам?
Царь хмыкнул.
— Конь выстрела пищали испугался, скакнул и в пропасть.
Тут пришёл черёд хмыкнуть Фёдору.
— Кто и зачем стрелял даже не спрашиваю. Тело хоть достали?
— Зело глубокое ущелье, — улыбаясь ответил царь. — Не мог я стерпеть хулу его. Лаяли они меня с Сильвестром обидно. Пойми меня Федюня. Не смог простить. Грешен и о том молюсь еженощно.
— За что хоть лаяли? — спросил спокойно «без сердца» Попаданец.
— Так, за символ веры и лаяли. Да за то, что я пытался запретить разрешительные и поминальные грамоты.
— А-а-а, — понятливо закивал головой «советник». — Русские индульгенции. Папская ересь. Вот оно жидовство в полной красе, а они ересью жидовствующих древнее арийское учение, прославленное ещё Сергием Радонежским, зовут. Всё смешалось в головах у ваших церковников, и огнепоклонство, и жидовская кабала. Прямо беда какая-то.
— Вот и я говорю, — тяжело вздохнул царь.
— И не погонишь ведь поганой метлой сих церковников. У них и армия своя «нехилая»: стрельцы, пушки. На Полоцк позовёшь полки Митрополичьи?
— Думаешь, надо?
— Думаю, надо, государь. Пусть выводят рати свои «конно, сбруйно и оружно», зелье, пули и стрелы тратят, провиант, раз в казну ни копья не дают.
