Айдол-ян. Часть 1 - Андрей Геннадьевич Кощиенко
— Да, это так, но только есть одна проблема. Представьте, что команде людей дали задание — идите и сделайте то-то, так-то, так-то. Они идут и начинают работать. Один из них «генерит» идеи, второй критикует, третий всех утешает и мотивирует, рассказывая, что все они молодцы. Четвёртый записывает прозвучавшие предложения, чтобы не повторяться, пятый — бегает за кофе, создавая рабочую атмосферу, это тоже нужно. Это называется — работа в команде. Так работают взрослые, потому, что они работают за деньги, а так работать — эффективно. Но в школе же этому не учат! Если сказать учителю — мы пойдём группой, поработаем над заданием, то он скажет: «откуда я узнаю, что вы каждый его сделали, а не списали у самого умного?». Нет, он узнает, конечно, потом, когда будут тесты. Но, это его не устроит. У учителя поставлена задача — чтобы каждый получил в итоге индивидуальную оценку. Обучение совместной работе, навык которой потребуется выпускнику сразу после выхода из университета, в задачу учителя не входит. Поэтому, с кооперацией у нас так же примерно плохо, как и с коммуникацией…
— А я и не знал, что в нашей школе так всё плохо, — говорит ведущий.
— Нет, в нашей школе не всё так плохо, — говорю я, — у нас хорошие преподаватели и корейское образование по праву считается одним из лучших в мире. Проблема в том, что мир «убегает» вперёд, а мы, довольные достигнутым результатом, не спешим его догонять. И у нас, от этого, появляются проблемы. Мир перестраивается, делая упор на искреннюю вовлеченность и искреннюю увлечённость. Именно это сейчас даёт наибольшую отдачу. Что именно я думаю про обучение креативности и критическому мышлению в нашей школе, вам рассказать, господин ведущий? И почему наши корпорации приглашают иностранцев на должности креативных директоров?
— Ннн… — на мгновение задумывается тот и отказывается, — нет, пожалуй, не нужно. Обсуди это с гостями, если они захотят. Я и так много отнял времени, пользуясь своим правом ведущего.
— Кто хочет сказать? — обращается он к студии, — У нас сегодня потрясающе интересный разговор с молодым поколением. Уверен, что многие открыли для себя много неожиданного. Узнать, что действительно думают подростки о школе и о взрослых, это… Это многого стоит. Итак, госпожа ДжаОк, начнём с вас. Вы хотите что-то сказать?
— Да, хочу, — кивает та, — хочу сказать, что я просто в шоке. Когда я шла на шоу, я никак не ожидала, что на моих глазах будут разрушены те прекрасные представления о мире, которые у меня были. И то, что это сделала девочка, это ещё более ужасно. Мальчики, ладно, они всегда что-то ломают. Но девочка, будущая мать, будущая хранительница очага, которой самой природой назначено хранить и беречь… Я плачу, господа. Внутри себя я горько безутешно плачу…
— ЮнМи, — обращается ко мне ведущий, — почему ты не бережёшь, а ломаешь?
— Я ничего ещё не сломала, господин ведущий, — отвечаю я на этот «наезд», — я только критически осмыслила текущую ситуацию и сделала выводы. И всё. Уверена, что если вы спросите школьников, то многие думают так же, как и я. Просто их не спрашивают и они молчат. А меня — спросили.
— Могу ещё ответить уважаемой аджуме, — говорю я, — что женщинам на роду прописано заботится о детях. И им не нравится, когда с их детьми происходит всякие нехорошие вещи, заставляющие их страдать. А школа сейчас, вот-вот, окончательно превратится в одно большое страдание…
В студии раздаётся гул недовольных голосов гостей.
— Школа — это лучшие годы! — громко заявляет ДжаОк.
— А я слышала, что пережившие сунын называют Корею — «Ад Чосон»! — так же громко отвечаю я.
Студия после моих слов замирает, смотря на ведущего.
— И все это знают, — говорю я, поняв, что так оно и есть.
— Кто тебе такое говорил? — обращается ко мне с вопросом ведущий.
— От многих слышала, — ухожу я от прямого ответа.
— Школа, это храм знаний! — восклицает ДжаОк, — Она создаёт кругозор, умение копить знания и во всём разбираться. Без этого сейчас — никуда!
— Простите, госпожа, но вот то, что вы сейчас сказали, я считаю одной из устаревших идей, которые по инерции вдалбливают в головы своим детям родители. Сейчас объём информации уже такой, что запомнить его весь физически невозможно. А быстрота и лёгкость доступа к информации такова, что запоминание теряет всякий смысл. Да, пятьдесят лет назад, широкая образованность и эрудиция давали конкурентное преимущество, а сейчас единственное, где вы можете это применить — участвовать в телевикторине, отвечая на вопросы. В современном мире — гораздо более ценно умение ориентироваться в море информации, уметь ее добывать, уметь структурировать, уметь определять её достоверность. Где этому учат? Нигде этому не учат: в школе не учат, родители не учат. Человек сам учится в интернете. Кто-то научится, а кто-то нет. А нужно это — всем.
Смотрю на аджуму. Аджума смотрит на меня.
— Похоже, — говорит ведущий, обращаясь ко мне, — у тебя есть на всё ответы, не совпадающие с общепринятыми. Ты — такая школьница-революционерка, да?
— Я не революционерка, — отвечаю я, — просто я пытаюсь использовать мозг по его назначению — думать им, а не набивать его кучей непонятно зачем нужных знаний, в которых он тонет и тупеет.
— Хех! — восклицает ведущий, — Знаний лишних не бывает! А что это за устаревшие идеи, которые насильно вбивают в головы подрастающему поколению?
— Существует ряд идей, которые были правильны в прошлом и которые уже устарели, аджосии. Однако, родители заставляют детей следовать им, вместо того, чтобы выработать новые, соответствующие нынешнему времени.
— Мне даже страшно спрашивать, что это такое, — признаётся ведущий, — «крутая» ДжаОк права. Своими словами ты уже сломала всё, что воспринималось как правильное.
Гости в студии сдержано смеются.
— Однако, одним из моих пороков, — продолжает ведущий, — является любопытство. Я всё же рискну и спрошу. ЮнМи, что это за идеи?
— Их много, СынГи-сии, — вздохнув, говорю я, — например, что нужно копить деньги, что нужно копить знания в школе, что нужно всё делать качественно, что нужно стараться, чтобы старанием добиться успеха…
— И что? — с подозрением смотря на меня, вопрошает СынГи-сии, — это всё — не так?!
— Всё — устарело, — отвечаю я, — всё теперь не
