Другая жизнь. Назад в СССР (СИ) - Шелест Михаил Васильевич
Глава 17
Школа встретила меня шумно и безразлично к моей палке, сделанной папой из купро-никелевой трубки с эбонитовым набалдашником. Отец не любил упрощать и поэтому трость получилась регулируемой по длине. Внизу в трубку была вварена гайка, а в неё вворачивался штырь с резиновым концевиком, чтобы палка не сильно стучала об пол. Отец у меня был ещё «тем выдумщиком».
— Привет, инвалид-нога болит, — поздоровался Валерка Гребенников. — Как голова?
— Моя голова нормально, а твоя?
— А моя-то причём? — удивился он.
— Не проломили?
— А! Нет! Не хожу я на балку. У ДК Ленина теперь сходняк с дисками. Мы тут с Вовкой Лутченко скооперировались и вместе ездим.
— Лутченко? Это который у нас в клубе?
— У вас, ага. Он, как оказалось, какой-то боевой техникой владеет. Мы с ним на «балке» встретились. Он тоже пластами фарцует. А он на Борисенко живет. Вот мы и пересекаемся по воскресеньям.
Валерка, как всегда, постоянно двигался. Его и в драке сложно было поймать на месте. В нём была природная звериная подвижность. Как у бурундука. Хотя… Какой бурундук, нафиг, зверь. Ха-ха… Грызун! Крыса! Представив Валерку в образе бурундука с мордой в полоску, я похихикал.
— Так и будешь с палкой ходить? Засмеют…
— А палка на что? — спросил я. — Очень удобный инструмент.
Я крутанул трость восьмёркой, как нунчаку.
— Ух, ты! — удивился Грек. — Надо себе такую заиметь. Где взял?
— Где взял, там уже нет, — сказал я и пошёл в класс.
Встречные знакомые здоровались, другие просто глазели на меня да на палку. У кабинета английского толклись одноклассники. Мальчики отдельно от девочек. Гендерные группы были также разделены на мелкие, по два-три человека, «подгруппы». Мальчишки все встретили меня радостными приветствиями и беззлобными шутками-прибаутками, девчонки возгласами: «О, Шелест ударенный головой явился, не запылился (Фролова), 'Как дела в дурдоме?» (Мокина).
Я пропустил подколки мимо себя.
Ларионова с Гордеевой о чём-то зашептались, едва не стукаясь головами и прыская в ладошки. Они были так похожи на двух белок, прижимавших что-то к мордочкам, что я им улыбнулся. Они на мгновение остановились, потом снова захихикали и снова стали шептаться. Ну, белки и белки, грызущие орешки…
Англичанка, появившись, меня в кругу парней, поначалу, не заметила и только на входе в ласс, увидев, поприветствовала:
— О! Шелест! Welcome!How is yourhealth?
— My health is so-so. However, I am ready to attend classes.
— I see that you’ve done well in English?
— I had a lot of time.
— Yousurpriseme.
— I’m surprising myself.
— Ну-ну… Проходи-проходи. С тебя и начнём. Можешь, даже, не садиться.
Я поставил спортивную сумку с учебниками и тетрадями на пол возле парты и вернулся к доске. Людмила Фёдоровна допрашивала меня, как Понтий Пилат Иешуа, в незабвенном романе. И даже не по тексту топика про грядущее день рождение Владимира Ильича Ленина, а «рядом».
— Ну, что ж… Удивил, так удивил. Прямо и не знаю, что тебе ставить? Вышепятёрок отметок у нас нет, кроме «пять с плюсом», но плюс в зачёт не идёт. Пятёрка тебе, Шелест.
Класс взвыл от восторга и бесновался бы долго, если б не голос англичанки:
— Следующим к доске пойдёт…
Про Ленина английским языком рассказывать никому не хотелось.
— Ну, ты даёшь, Мишка, — произнёс шёпотом Костик, но в классе вдруг перед этим наступила «гробовая» тишина и шёпот прозвучал, как колокольный набат.
— Вот и ты сейчас, Швед, нам тоже выдашь. Продолжи с того места, на котором остановился твой сосед.
Костик, на удивление бойко, оттарабанил три абзаца текста и англичанка, не задав ему ни одного вопроса, поставила отлично.
— Верёвочников! — продолжай с места.
— Ты тоже молодец, — сказал я Шведу.
— Да, я-то ладно, головой не бился. А ты-то как?
— Ещё хочешь к доске? — спросила Шведа англичанка.
— Я готов, Людмила Фёдоровна, — бодрым тоном отозвался Швед.
— Ох и выпросишь ты у меня, Швед… Продолжай Саша.
Саша мямлил кое-как, а мы с Костиком под его бормотание, расписали партейку морского боя.
Вторым уроком была алгебра, но математичка отсутствовала третий месяц. Её, как сказали, замещала учитель по математики средних классов, но и она вторую неделю сидела дома на больничном. Мы толклись в рекреации, ребята приставали с расспросами, когда вдруг появились завуч и директор.
— Шелест! Миша! Ну, ка, пошли, ка, — сказала строго Светлана Яковлевна, поманив меня рукой. — Ступай в учительскую.
Я, прихватив сумку, двинулся вперёд.
— А у вас — свободный урок.
— Ур-р-а! — заорала толпа.
— Ну, ка тихо! — рявкнула директор. — На цыпочках вон из школы!
Класс сначала пошёл медленно, а потом, дойдя до конца рекреации, всё-таки ломанулся вниз по лестнице, а у входной двери устроил давку. Это было слышно по сдавленным возгласам и буханью створок.
— Вот дикари! — со вздохом произнесла Светлана Яковлевна.
Эти слова я уже едва расслышал.
В учительской меня ждала наш классный руководитель Надежда Петровна Рагиня. Почему-то она учеников мужского пола не любила и не стеснялась это демонстрировать. Всегда у неё на лице была снисходительно-брезгливая гримаса, когда ей приходилось с кем-то из мальчиков вести беседу. Однако сейчас она встретила меня масляно-медовой улыбкой.
— Здравствуй, Миша, — сказала она. — Сегодня Людмила Фёдоровна восхищалась тобой. Подтянул язык? Как твоё здоровье?
— Что такое: «Подтянул язык»? — подумалось мне.
— Так себе, — пожал плечами я. — Врачи говорят, ещё полгода минимум восстанавливаться.
Мне не хотелось распинаться. Особенно перед ней. Она не любила нас, мы не любили её. Всё шло по согласию сторон. Какие-то классы ходили в походы с ночёвкой. Мы «сосали лапу». То ли класс был такой недружный, то ли в консерватории нужно было что-то править.
— Тут вот, Миша, какое дело… Людмила Давыдовна принципиально не хочет идти работать в нашу школу из-за тебя.
— О, как! — удивился я мысленно, но вслух ничего не сказал, а только напрягся.
Замолчала и она, словно чего-то ждала.
Через минуту она спросила:
— Ты мне ничего не хочешь сказать?
— В смысле? — не понял я. — Что я должен сказать?
— Ну… Извиниться, например. Ты же виноват!
Она не спросила, а обвинила. Я медленно обалдевал.
— Не понял! Я виноват⁈ В чём?
— Ну… Из-за тебя Людмила Давыдовна споткнулась и упала. Об твою ногу споткнулась. Которую ты выставил специально.
— Э-э-э, — «завис» я.
— Людмила Давыдовна сказала тебе пропустить её, ты отшагнул в сторону, а когда она шагнула вперёд, ты подставил ей подножку. Вот Людмила Давыдовна и упала. А ты потом, испугавшись, что она разобьётся, перехватил её, и сам упал и ударился. Ты сам во всём виноват, Миша.
— Э-э-э…
У меня не было слов, потому, что дыхание куда-то пропало. Я не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть. Наверное, я изменился внешне, потому, что у учительницы вдруг расширились глаза, и она заверещала, как неудачно зарезанный поросёнок. В учительскую ворвались завуч с директором, а я чуть не потерял сознание от асфиксии. Но, увидев их, я от неожиданности подпрыгнул, и лёгкие втянули воздух.
— Что случилось⁈ — крикнула Светлана Яковлевна.
— Врача⁈ — спросила завуч.
— Мне валокордину, — попросила моя собеседница и осела на стул.
Я тоже отошёл к стенке и присел на другой стул, тяжело переводя дух. Похоже, что моё дыхание остановилось гораздо раньше, чем я заметил.
— Этого ещё не хватало, — подумал я.
— Что здесь произошло? — спросила директор.
— Я чуть снова не умер, — сказал я, чтобы опередить Рагиню. Мало ли что она скажет. — У меня дыхание пропало. После того, что я услышал.
— А что ты услышал? — заботливо спросила директор.
— То, что я чуть не убил любимую учительницу, подставив ей подножку.
— А-а-а… Разве это было не так? — спросила директор.
