Андрей Посняков - Шпага Софийского дома
Отмахиваясь от надоедливых разносчиков, Олег Иваныч проехал к Волховскому мосту. Шедшая по мосту навстречу толпа мужиков что-то сердито кричала. Требовала освободить каких-то плесковичей. Под мостом в седых водах горело солнце, ветер разносил холодные брызги, в небе сварливо кричали чайки.
Эх, хорошо! Свежо, прохладно. Однако солнце-то уже припекать начинает.
Вот и Детинец. Владычный двор.
Перекрестившись на купола Софьи, Олег Иваныч спрыгнул с лошади у Грановитой палаты. Сунул поводья стражнику, спросил про Феофилакта. Приехал уже игумен, поутру ранехонько, сейчас с владыкой беседует — плох владыка-то, немощен — «господина Олега», как приедет, обождать просили.
Что ж, обождать — так обождать. Поправив на поясе шпагу, Олег Иваныч вошел в сумрачную прохладу палаты.
Феофилакт появился внезапно, кивнул страже, чтоб вышли, уселся напротив Олега на лавку, посмотрел внимательно.
— Задание будет тебе, Иваныч, скорое!
Олег кивнул, скорое так скорое, он вообще в последнее время не волокитничал, не то что раньше, в Н-ском РОВД дознавателем. Да и там-то — только потому, что дел выходило уж слишком много, никак не справиться, потому приходилось какие херить, а какие — продлевать раза по два.
— Видал ли, господине, что дивного, покуда сюда шел?
Хм… Дивного? Задумался Олег Иваныч. Да ничего вроде такого и не было, дивного. Ну, народишко только на мосту попался малость ушибленный — с утра уж митинговали за каких-то плесковичей.
— То верно, Иваныч, — покивал игумен, видно, попал Олег своим предположением в самую точку. — Месяц уж как, а то и поболе, худые мужики, шильники, речи ведут предерзкие супротив Ионы-владыки: ослобоните, мол, плесковичей, братиев наших, ино сами ослобоним!
— А что за плесковичи, отче Феофилакт?
— Будто не ведаешь? — игумен прищурился. — Впрочем, можешь и не ведать. По зиме еще, а то и ранее, кинули во Пскове наших купцов в поруб — якобы не купцы это, а соглядатаи. За сим начали плесковичи Иону-владыку ругать препогано, словно силу какую почуяли. Думаю, московитскую. Ох, не зря людишки московские во Псков зачастили, ох, не на радость Новгороду Великому, на горе! Вот владыко и приказал хватать плесковичей. И посейчас они в порубе владычном. Давно сидят, ироды. И вот смекай, Иваныч, сидели-сидели плесковичи в порубе, никому до них и дел никаких не было, а тут вдруг как припекло! Уж седмиц шесть ползут по Новгороду слухи поганые, да шильники Иону ругают всяко, да и не только Иону, а и весь Господин Великий Новгород. За плесковичей та заступа… Смекаешь?
Олег задумался. Шесть седмиц — это примерно с конца июня, ну, скажем, с июля. До этого, ежели Феофилакту верить, была тишь да гладь да божья благодать, а ныне — вон что. Да и мужиков этих видал неоднократно Олег Иваныч, вот и сегодня на мосту встретил. Специально пока ими не интересовался, но приметил — рожи-то все время одни и те же. И числом немалым. По виду — весьма небогаты. А что значит бедному человеку не работать, а почти каждый день с утра глотки рвать? А значит это — значительная финансовая подпитка у них имеется, иначе б на что жить тогда? И подпитка эта началась как раз с июля… ну, или с конца июня. Господи, так как раз и сам Олег Иваныч примерно в то время в Новгороде появился!
Выслушав Олега, игумен снова кивнул, со всеми предложениями согласился и, вручив мешочек с серебром — весьма кстати, — велел действовать немедля.
— Сегодня-завтра пошли людишек своих на Торг, пусть приметят кого надобно, — пояснил Феофилакт, вставая. — А то скоро выпускать придется, плесковичей-то, московитского князя Ивана люди за них просят. Ну, кто просит, мы знаем, а остальных ты приметь, Иваныч! Приметь! Я по обителям на лодьях отправляюсь, так ты, ежели что проведаешь, прямо владыке докладывай, Ионе, меня не дожидайся!
В задумчивости вышел Олег Иваныч после беседы с игуменом. Сел на коня — поехал к себе, в усадьбу. Проезжая Параскеву Пятницу, приметил — вот этот, с косой бородой, точно тут недели две ошивается… и этот, с рваной ноздрей… и вон тот… Кто ж вас нанял, ребята? В общем-то, вопрос несложный, не вопрос даже, так, игрушки детские. Можно прямо сейчас отправить оглоедов, чтобы схватили, да поспрошать с пристрастием. А можно хитрее сделать — проследить тайно, были для того агенты — пирожники, да квасники, да сбитенщики, да прочие кожемяки. Возле одного такого и остановился Олег Иваныч. Слез с коня, попил квасу, шепнул, чтоб шел к Никольскому. У Никольского собора огляделся, стал неприметно в кустиках. Тут и агент. Выслушал, кивнул, взял деньгу, довольно хмыкнул. Не за одно это задание плату получил, еще и за прежнее. Исчез… Олег Иваныч — снова на Торг — к пирожникам. Тоже отозвал, на этот раз — к Параскеве Пятнице. Потом еще пару раз, упарился — много агентов было, недаром Олег Иваныч хлебы Феофилактовы ел. Затем к помосту вечному подъехал, глянул невзначай…
— А вот кому квасу, квасу кому?
— Пироги, пироги! С мясом. С горохом, с белорыбицей
— Сбитень, сбитень, пожалеешь — не выпьешь!
Ага, вот они, агенты, работают! Пирожник кособородого пирогами потчует, квасники вокруг Рваной Ноздри крутятся — все при деле. Нет, никуда не денутся шильники!
К вечеру явились. Не в усадьбу на Славной — больно надо Олегу Иванычу свою дислокацию рассекречивать — мало ли что. Для таких дел много укромных мест было. Вот хоть на Рогатице, у церкви Ипатия, иль у Федоровского ручья, иль на Лубянице, у башни…
Все полученные от агентов сведения Олег Иваныч, на память не надеясь, записывал на коре березовой, что по тем временам — вместо блокнота. Ночью зажег свечу, за стол уселся — разбирать да мыслить. Пафнутий яблоневого квасу принес, блинов — чтоб веселей сиделось. Поклонился, уходя, дверь прикрыл тихонько, видел — занят господин важной работой.
С березовых грамоток перенес Олег Иваныч информацию на бумагу — для удобства. Хоть и недешево стоила бумага — полденьги пачка, а уж всяко подешевле пергамена. Вспомнил, грамотки сжигая, — просил пару листов Гришаня, Ефросиньевы изыски, да «глумы», да «кощуны» богомерзкие переписывать… ох, доиграется парень, ох, доиграется. Но листы все ж надо ему занести — обещал ведь.
Итак, что получается?
Олег Иваныч пододвинул листы поближе.
Вот — Косая Борода. И куда же эта бородища многогрешная отправилась после, так сказать, трудового дня — сиречь: криков, стенаний и ругани у вечевой башни? А направилась борода прямиком — ну никакой конспирации — в питейное заведение некоего господина Явдохи, что на улице Буяна, рядом с башней. Не так и далеко от Ярославова дворища, поленились шильники глубже конспирироваться. Встречался с высоким чернобородым мужиком в червленом зипуне да в рубахе выбеленной, по вороту красными петухами вышитой… он бы еще табличку на себя повесил: «Организатор и вдохновитель тайных сборищ»! Под рубахой у чернобородого — кольчуга. О чем разговаривали, агент (квасник) не слышал (хотя кольчугу под рубахой приметил!). От Явдохи Косая Бородища поперлась на самую окраину, аж на Загородскую, где и скрылась в каком-то притоне. Конкретный адрес притона прилагался — «у кончища улыцы, промеж башен, видна церква Бориса и Глеба». Олег Иваныч подивился — совсем обнаглели содержатели притонов — у самых церквей вертепы свои устраивают, ни Бога не боятся, ни власти новгородской, поганцы злоковарные!
Рваная Ноздря… Опять к Явдохе! Да, неизвестные «доброхоты» разнообразием явок не отличались. Что ж, им же хуже. Опять чернобородый мужик… Интересно, хоть кто-нибудь догадался за ним проследить? А ведь догадались! Агент тот значился у Олега Иваныча под номером тринадцать. Олексаха-сбитенщик. Молодец Олексаха — достоин награды. Еще и донесение толковое самолично составил — видно, время было, либо… либо хочет сделать карьеру. Желание вполне понятное — не все же сбитнем торговать, а потому заслуживает всяческого поощрения. Чего в грамоте-то? Ну и накарякал — не разобрать, может, еще один светильник зажечь? Вот, так лучше…
«Муж сы бороды черней с Явдохина двора на вымол идяшеть на струги купецкие струг тот от моста третий». От моста третий!
Ну, Олексаха, быть тебе старшим опером!
Завтра же послать оглоедов. Или нет, нельзя самому-то. Получится вроде как незаконный арест. Что там говорил Феофилакт-игумен, прямо Ионе докладывать? Вот завтра и доложим, по утречку. Никуда не денутся шильники — к тайности-то не особо привыкли, видно, не очень раньше за ними следили — вот и обнаглели.
С утра доложившись владыке — Иона, казалось, доживает последние дни, настолько он был высохшим и желтым, а ведь не так стар еще, — Олег Иваныч зашел в келью Гришани, отдать обещанную бумагу. Сам Иона покровительствовал отроку — покойный отец мальчика, как недавно узнал Олег от Пафнутия, приходился архиепископу каким-то родственником: то ли троюродным братом, то ли двоюродным племянником. Потому и была у Гришани своя келья, потому и не придирались к нему, — а ведь послушать рассуждения Гришины — так чистый стригольник! «И святые отцы-игумены мзду берут, и монахи — пианицы», это уже не говоря о всяких глумах да кощунах, типа непристойных анекдотов о звере Китоврасе. Известно, кому подражает — Ефросину, монаху белозерскому, ученостью славному. Однако монастырь Ефросинов — у черта на куличках, на Белоозере, там что хочешь пиши — далеко больно имать. А Гришаня-то, чай, ближе. Хорошо, новгородское правление известной терпимостью славится, да и Иона заступится, ежели что…
