Лекарь Империи 4 - Сергей Витальевич Карелин
— Не отвлекайся, — посоветовал я, быстро натягивая стерильный зеленый хирургический костюм. — Сейчас начнется самое интересное.
— Я готов, — он мгновенно стал серьезным. — Что за операция предстоит?
— Лапароскопическое удаление вненадпочечниковой феохромоцитомы, — коротко проинструктировал я, завязывая тесемки на маске. — Опухоль расположена забрюшинно, рядом с бифуркацией аорты.
— Весело, — Артем едва заметно поморщился. Он прекрасно понимал, что одно неверное движение рядом с главным сосудом тела — и пациент умрет на столе за пару минут. — И наверняка она активная?
— Более чем. Адреналин выбрасывает неконтролируемо. Так что будь готов к кризам. Самым жестким.
Мы вышли из раздевалки и направились по короткому коридору к операционной. Шипа бесшумно летела рядом, разглядывая блестящую сталь каталок и матовые плафоны светильников.
Операционная встретила нас ослепительно ярким светом и густой, напряженной тишиной. Операционная бригада уже была в сборе — две операционные сестры, молодой лекарь-ассистент и сам магистр Харламов.
Он уже облачился в стерильную одежду и с непроницаемым лицом демонстративно встал на место первого ассистента.
Атмосфера была ледяной. Никто не произнес ни слова приветствия. Они смотрели на нас как на чужаков, узурпаторов, вторгшихся на их священную территорию.
Артем, проигнорировав враждебность, деловито прошел к своему рабочему месту.
Он уже получил все необходимые данные, и теперь его внимание было полностью поглощено подготовкой. С профессиональной дотошностью он проверял наркозный аппарат, контуры, дозировки в шприцевых насосах.
Барона в этот момент уже аккуратно перекладывали с каталки на операционный стол.
— Илья, я готов к индукции, — доложил он, когда все было подключено.
Я кивнул.
— Начинаем, — скомандовал я, и этот приказ относился ко всей бригаде.
Артем наклонился к барону.
— Ваше сиятельство, сейчас вы почувствуете легкое головокружение, а потом просто уснете. Считайте до десяти.
Он начал медленно вводить препараты в центральный венозный катетер. Одновременно с этим я увидел, как его свободная рука легла на предплечье барона, и от нее пошла едва заметная, мягкая, успокаивающая волна «Искры».
Он не просто «усыплял» пациента химией. Он магически стабилизировал его гемодинамику, успокаивал сосуды, готовил их к предстоящему стрессу, делая вхождение в наркоз максимально плавным и контролируемым.
Через несколько секунд глаза барона безмятежно закрылись. Его напряженное тело полностью расслабилось.
— Пациент готов, — доложил Артем, возвращаясь к своим мониторам.
Я подошел к столу, вставая на место ведущего лекаря-хирурга.
— Троакар для оптики.
Операционная сестра с каменным лицом подала мне инструмент. Харламов стоял рядом, как статуя, демонстративно глядя куда-то в сторону.
Я сделал первый небольшой прокол кожи ниже пупка, уверенным движением ввел троакар и подключил к нему камеру. На большом мониторе над столом тут же появилось увеличенное, четкое изображение брюшной полости.
— Зажим Бэбкока, — попросил я, не отрывая взгляда от экрана.
Пауза. Харламов не двигался. В операционной повисла звенящая тишина, нарушаемая лишь мерным писком кардиомонитора.
— Магистр Харламов, зажим Бэбкока, — повторил я, на этот раз совершенно спокойно и отчетливо.
Он с явной неохотой взял с инструментального столика зажим и протянул мне. Но это был не зажим Бэбкока. Это был зажим Микулича — совершенно другой инструмент, предназначенный для других целей.
Я остановился.
Медленно положил свои инструменты на стерильную простыню. Выпрямился и повернулся к Харламову, глядя ему прямо в глаза поверх маски.
— Магистр Харламов, — мой голос был тихим, но в абсолютной тишине операционной его услышал каждый. — Здесь и сейчас я — ведущий лекарь-хирург, а вы — мой первый ассистент. Жизнь этого человека на столе зависит от слаженности и точности наших с вами действий. Если вы не готовы выполнять мои команды немедленно и беспрекословно, вы можете покинуть операционную прямо сейчас. Я справлюсь один.
Лицо Харламова под маской стало багровым.
Я видел, как в его глазах полыхнула ярость от такого публичного унижения. Несколько долгих секунд он боролся с собой, решая, что важнее — его уязвленная гордость или репутация.
Затем, с едва заметным вздохом, он молча взял с лотка правильный инструмент и подал мне.
— Благодарю, — кивнул я и, не сказав больше ни слова, вернулся к работе.
Инцидент был исчерпан. Лидерство установлено.
Дальше дело пошло легче.
Я методично, один за другим, устанавливал лапароскопические порты, вводил через них инструменты. На мониторе, под моим умелым управлением, ткани послушно расходились, открывая доступ к забрюшинному пространству.
Наконец, я увидел ее. Увеличенная на экране опухоль, прилежащая к пульсирующей стенке аорты.
— Вот она, — пробормотал я. — Красавица. Сантиметра два в диаметре, плотно сидит.
— Некрасивая какая-то штука, — равнодушно прокомментировала Шипа, невидимо зависнув над монитором и разглядывая серо-розовое образование.
Началась самая деликатная, самая опасная часть операции — отделение опухоли от окружающих тканей и, главное, от аорты.
Я осторожно работал манипуляторами, длинными, тонкими инструментами, которые стали продолжением моих рук.
Миллиметр за миллиметром я отделял плотную, багровую ткань опухоли от окружающих сосудов, работая в опасной близости от пульсирующей аорты.
Несмотря на всю предоперационную подготовку, на литры альфа-блокаторов, влитых в барона, я знал — риск криза оставался запредельно высоким. Каждое прикосновение к этой адреналиновой бомбе было сродни работе сапера, перерезающего провода.
И все-таки… она взорвалась.
Едва мой диссектор коснулся плотной капсулы опухоли, чтобы отделить ее от питающей вены, она отреагировала. Отреагировала мгновенным, тотальным, суицидальным выбросом катехоламинов в кровь.
— Илья! — голос Артема, до этого спокойный и монотонный, прорезал напряженную тишину операционной, как удар хлыста. — У нас скачок! Давление двести сорок на сто сорок! Пульс сто восемьдесят и растет! Начинается частая желудочковая экстрасистолия!
На мониторе ЭКГ, до этого выводившем ровный, ритмичный узор, началась настоящая вакханалия. Узкие, правильные комплексы то и дело прерывались широкими, уродливыми «проскальзывающими» ударами, которые шли один за другим.
Сердце, отравленное чудовищной дозой адреналина, сходило с ума, готовое в любой момент сорваться в фибрилляцию — хаотичное, бесполезное подергивание, равносильное остановке.
— Черт! — панически выругался Харламов, отшатнувшись от стола. — Я же говорил! Это безумие! Прекращайте операцию! Убирайте инструменты! Мы его теряем!
— Спокойно, — мой голос прозвучал ровно, почти безразлично. Я не отрывал взгляда от монитора, на котором разворачивалась драма. Мозг работал холодно и быстро. Отступать было поздно. Гормоны уже в крови, и они будут циркулировать, убивая пациента, пока мы не перекроем источник. — Артем, готовь эсмолол, сто
