Нищий барин (СИ) - Иванов Дмитрий
Так что придётся тащить беглого в деревню. Хорошо хоть не сильно тяжёлый мужичок, да и спит крепко.
— Тут до деревни ближе! — сноровисто связав собутыльника, сообщает Гришка, указывая на неприметную тропинку.
И в самом деле — раздался довольно близкий колокольный звон моей новой церкви!
— Нет, нам к тропе надобно идти. А то там конь и Тимоха заждались, — подумав, отказываюсь я.
Глава 26
— А знаешь что! Мы с этим косматым лапотником дотащим в деревню разбойника по короткой дороге, а ты, барин, ступай к тропинке да на бричке езжай, аль на Мальчике, как велишь, — неожиданно поддержал Гришку мой охранник Владимир. — Ну сам подумай, Лексей Лексеич… Куда мы этого татя положим? Бричка у тебя маленькая, он грязный да мокрый уже в штанах. Знамо дело — пьяный ведь.
Вообще, логично. Совать обоссанного да пьяного в умат мужика в свою бричку — желания нет ровным счётом никакого. Ещё и блеванёт, не ровен час… Но и оставаться тут без охраны — удовольствие сомнительное. Тимоха — не в счёт. Если запахнет жареным, тот первым в лес под пень нырнёт, я уже видел.
А вдруг тут, в лесу, ещё кто из беглых каторжников шатается? Не думаю, что они вспомнят, что я их из огня выволок. Дадут нам с Тимохой по башке… и прощай моя новая почти безбедная жизнь!
— Значит так! Втроём потащим! Я с вами пойду! — решаюсь я. — Владимир, вернись к Тимохе — пусть он один в село едет. А я пока покараулю, чтобы не сбёг разбойник… Вдруг проснётся, черт лохматый.
Владимир скривился, но спорить не стал:
— Не убежит — ноги-то связаны… Ну, втроём так втроём. Вернусь минут через пять, ждите.
И послушно отправился к тропе, где сейчас кукует мой ара, очевидно, переживая за барина, вернее, за собственную шкуру. Знаю я Тимоху — небось уж напридумывал себе бед, сидит да в кусты поглядывает…
— Ты где так петь выучился, лишенец? — с интересом гляжу на Григория, который уже сноровисто потащил собутыльника в заросли, где угадывалась еле заметная тропка.
— Я, барин, с малолетства это дело люблю! Баб люблю, горькую пить и горло драть! Ничего мне более в жизни не надобно! — загибает заскорузлые, толстые пальцы Гришка.
— Да не рви жилы один, — добродушно киваю. — Костёр что не затушил? Мне пожары в лесу не нужны!
Григорий оглянулся на дымящийся костерок и, почесав затылок, буркнул:
— Ай, ща затушу…
М-да… тушил он по причине отсутствия рядом воды понятно каким способом. Я помочь, к сожалению, не смог — успел облегчиться перед визитом сюда.
Оглядываю свой лес. Черт возьми, нравится мне тут! Тишина, цветы пестреют в траве, берёзы шепчут: — «Подойди, обними… Русский ты, али нет?» И ведь хочется подойти, да ладонью по гладкому стволу провести.
Лес чистый, сухостоя мало. Видать, сельчане потаскали, но с умом — порубок-то не видно. Староста у меня молодец — следит за мужиками! Хотя, того же Гришку я ловил на краже как-то.
— Ох и упрямый у тебя конюх! Боится он один ехать! — ворчит вернувшийся Владимир, отряхивая руки. — Хотя что там ехать? Полчаса до деревни! Хотел тумака дать… Ой, выведет он меня когда-нибудь, Лексеич!
— Но-но! Сам буду учить, коли надо, — охолонил я ретивого фельдфебеля.
— Нас, мужичьё, бить надобно! — поддержал Владимира Кожемяка. — А то на шею враз сядем. Вот поля у тебя, барин, по землице самые лучшие в округе, а урожай… что у меня, что у тебя — один чёрт. А почто так? А потому что людишки твои, барин, не работают как следует! Ты ж ещё и на оброк нас перевёл…
— Так после урожая же, — смутился я. — А поля… гляну на неделе. Староста сказывал — всё хорошо. Мне первому сеяли, взошло всё…
— Дожжа бы… — вдруг промычал проснувшийся от немилосердного обращения тать. Но тут же уронил голову на грудь и снова захрапел.
Вот как это у людей выходит? Я, бывало, ворочаюсь, уснуть не могу… Или ночью вскочу — и сижу, как сыч. Хотя… то в старом теле было. В этом — сплю как младенец. Ну или как убитый.
— Чу! Языкастый, накаркал! — пропыхтел Григорий, затаскивая связанного пленника на пригорок, с которого уже было видно село. — А ведь накрапывает! Ай, хорошо! Дай бог, с хлебушком будем!
— Может, пустить его с пригорка вниз, пусть катится? — поглядев на небо, покрытое тучками, предложил Владимир.
— Тащите! Шею свернёт — отвечай потом, — не соглашаюсь я.
Не то чтобы жалко мне этого каторжника… Просто неприятностей лишних не хочу.
Дождь, что сперва лишь моросил лениво, вдруг разом переменился. Налетел порыв ветра, небо потемнело — и ливануло, как из ведра! Сразу всё вокруг зашумело, закапало, сапоги в грязь ушли по самое не хочу.
И тут наш пленник очухался и взбунтовался:
— О-о-о… Куда вы меня, черти, тащите? А ну, рассупонивай!
Задёргался, сучит связанными ногами, только грязи нам на спины наплескал.
— А ну, заткнись! — Владимир немилосердно, но совершенно точно выполнил мои мысленные пожелания: пнул ногой по ребрам живую поклажу.
Маты, полились сплошняком, без вкраплений печатных слов. Впрочем, Григорий не уронил честь нашей деревни и ответил достойно на понятном каторжанину языке. А так как Кожемяка был грозен и могуч, беглый заткнулся от греха подальше. Вот же ж… даже во хмелю чует, на кого можно рыпнуться, а кого лучше стороной обойти.
Я уже пожалел, что поперся с ними — вымок до нитки. Хотя Тимохе наверняка тоже хреново. От этой мысли как-то сразу полегчало, и мы с шумом ввалились на окраину села, где нас встретил мой тёзка — поп Герман, шедший по своим духовным надобностям. Бывший тёзка… Тьфу, это я бывший тезка!
— Что ж, барин, делать совсем нечего, окромя как людей мучить? — неодобрительно глянул на меня поп Герман, отряхивая подрясник от налипшей грязи. Видно, тоже спешит от дождя спрятаться в церкви. — Да я смотрю, ты за старое взялся? Горькую пьёшь⁈
— Это не от меня разит! — возмутился я, поняв, что поп учуял перегар.
— От тебя тоже! — принюхался Герман, которого ливень вроде как и не волновал сильно.
Ну да… я ж и сам пивко цедил по дороге. Полпиво, то есть.
Поп одет в какой-то длинный черный балахон с запахом, на голове мягкая остроконечная шапочка, не знаю, как называется. «Скуфья», — тут же подсказала память Лешки. Вот и зачем мне эти знания?
— Да неужели⁈ Ну, тогда это дело богоугодное выходит… А ну, Алексей, давай зайдём в храм обсохнем малость, — уже радушно предлагает мне служитель культа.
И тут, будто мимоходом, добавляет:
— А ведь чин какой-то утром приехал к нам в село… У тебя в усадьбе нынче. Зачем приехал — не сказал, но, чую, воров этих и прислан ловить!
— Да может, и из-за него… но тут, отче, дел случилось и так! — и не удержавшись, я взахлёб стал жалиться на то, какие опасности выпали на мою голову вчера и сегодня. Рассказал и про медведя, и, про кабана, и про беглых разбойников.
— Надо помолиться за невинно убиенного, — выслушав меня, выдал поп.
— Это… того, что медведь задрал? Который убить меня хотел? Это он… невинный? — я аж запнулся от выверта логики Германа.
— Давай сюда своего каторжника. Пусть сидит. Покормлю чем Бог пошлёт, напою, коли надо будет, — не стал со мной спорить Герман и открыл дверку в небольшую клетушку в церкви. Помещение — метр на метр, но пол не земляной, и на голову ничего не льёт, так что пусть разбойник тут посидит, а мы — в усадьбу. Надо же посмотреть, что за гость у меня!
Кожемяка тоже пошёл к себе домой, а Герман на прощание напомнил мне про пост.
Идти недалеко, и вот я уже стучу в калитку. Так, ладонью — без особого усердия. А Владимир, не мудрствуя, эфесом сабли как долбанёт по доскам!
— Кого там нелёгкая принесла⁈ — голос Мирона, нашего дворового.
— Открывай барину! — рявкнул Владимир, и калитка отворилась.
Сразу видно — в доме гость. Во дворе стоит повозка добротная, запряжённая парой лошадок. А моей брички, понятно, нет — мы-то напрямки через лес, а Тимоха, по дороге плетётся, горку огибает.
