Всеволод Бенигсен - Закон Шруделя (сборник)
— Ленинизм-коммунизм — ужасная рифма, — сказал Гриша, пытаясь представить, как выглядит женщина по фамилии Доберман. — Даже для экспромта. Хуже только рифма «ленинизм-марксизм».
— Старик, ты ничего не смыслишь в поэзии. Ну, это так, к слову. Жду тебя через час на улице Воровского в подвале дома номер четыре.
— Каком подвале?
— А что, бывают разные типы подвалов? Обычный подвал. Там мой приятель-художник выставку устраивает. Чистый авангард. Наверняка полное говно.
— Зачем же тогда идти?
— Как зачем? Чтобы сказать ему, что это полное говно. Критика художнику необходима. Даже самая жесткая. Он тогда растет. И иногда вырастает. Из говна в большое говно. Шутка.
— А премьера?
— Да хрен с ней.
— А как же твоя вечеринка?
— Так прямо там и устроим!
— Опять как-то не по-людски все выходит. Прийти в гости, чтобы обосрать, да еще вечеринку в честь себя любимого устроить.
— «Жестокий век, жестокие сердца…» Эх, Григорий! Да все у нас не по-людски! Но как же это хорошо, а? Закон Шруделя. Ну, ты придешь?
— Обязательно, — засмеялся Гриша.
В ответ мгновенно раздались короткие гудки.
Гриша повесил трубку и, внезапно обессилев, привалился спиной к стенке будки. В заиндевевшее стекло тут же забарабанила чья-то нетерпеливая рука. Он приоткрыл дверь. Там стоял невысокий мужчина. В руках у него была авоська. Присмотревшись, Гриша заметил, что она набита книгами.
— Вам звонить?
— Да не, — отмахнулся мужик, поскользнувшись, но устояв на ногах, — я это… спросить хотел… вам Бунина полное собрание сочинений не нужно, а? Я просто два достал. Одно было для тестя, а он, как узнал, так и помер. От радости, наверное.
— Нет, — невольно улыбнулся Гриша, — мне сейчас не до Бунина.
Мужик понимающе кивнул и растворился в темноте.
Гриша посмотрел через заледеневшее стекло на зимнюю Москву. Мерцали жалкие огоньки иллюминации. По заснеженным улицам ехали машины, шли сгорбившиеся от ветра одинокие прохожие. Вдали призывно светились буквы «Иллюзион». И тут Гриша почувствовал, что дрожит. Но совсем не от холода.
Он вышел из «автомата» и решительно направился к кинотеатру. Зашел в теплый предбанник фойе и стал дожидаться удобного момента, чтобы шмыгнуть незамеченным в дверь. Администраторша покосилась на него недобрым взглядом, но ничего не сказала.
Гриша подумал, что если все выгорит, то он всегда сможет вернуться обратно. Операция, как говорят компьютерщики, обратимая. Так что прощание со Шруделем действительно было необязательным. А опробовать пришедшую в голову идею хотелось сейчас. Иначе бы ему просто не уснуть сегодня ночью.
Мимо проходили зрители. Один из них замешкался, ища билетик, а администраторша вперила в него суровый взгляд. Гриша понял, что момент настал. Он попятился к двери, не сводя глаз с администраторши, а затем резко развернулся и прошмыгнул в проход. Дорога «наоборот» была ему не так знакома, поэтому, рванув в дверь, что вела не напрямую к кассе, а в подвал, он чуть ли не кубарем скатился по лестнице. Темнота была, хоть глаз выколи. Он поднялся на ноги, нащупал стену и понял, в каком направлении надо двигаться. Под ногами хлюпала непонятно откуда взявшаяся вода. Он то и дело спотыкался о какие-то ведра и банки. Наконец наткнулся на стену, в которой никак не мог нащупать проход. Стало не по себе. Не хватало еще оказаться замурованным заживо. Сантиметр за сантиметром Гриша нащупал узкий проход почти у самого пола. «Странно, — подумал он, — раньше его здесь не было». Пришлось согнуться в три погибели и проползти через проход, обдирая плечи об углы торчащих кирпичей. Сумка за что-то зацепилась и стянула ему горло. Гриша дернул ремень на себя. Сумка хрустнула, но поддалась. Уф. Вроде все нормально. Почувствовав, что пространство снова увеличилось, он встал в полный рост, отряхнул намокшие колени и пошел дальше. Вскоре наткнулся на очередную дверь, вошел в нее и наконец стал подниматься по ступенькам наверх. Еще на лестнице он расслышал приглушенные звуки, напоминающие работающий телевизор. Сначала он подумал, что ему померещилось, но потом понял, что где-то за стеной по телевизору шла… реклама. Странно было слышать эти бодрые веселые голоса после стольких месяцев тишины. Нет, в оставленном позади времени тоже были свои бодрые голоса. Например, на демонстрации седьмого ноября. И они тоже в некотором роде рекламировали. Правда, не товары, а коммунизм и светлое будущее. И все же им можно было противостоять. И хотелось противостоять. И от этого противостояния рождалась жизнь. А вот от противостояния рекламе стирального порошка почему-то ничего не рождалось. Только пустота и желание убрать громкость.
У самой двери звук телевизора стал таким явным, что Гриша понял — это не галлюцинации. Он действительно вернулся. На какое-то мгновение он замер, словно размышляя, не повернуть ли назад, но затем решительно толкнул дверь и вышел в помещение кассы. Кассирша сидела спиной к окошку и смотрела маленький телевизор.
— Эй! — она удивленно повернулась к Грише. — Молодой человек! Вы далеко?
— Скорее, издалека.
— Вы бригадный?
— Я кто?
— Коля-я-я! — заверещала кассирша, и на ее зов откуда-то возник небритый мужик в синей униформе.
— Ну, что еще? — недовольно спросил он.
— Это не ваш?
Мужик хмуро глянул на Гришу и покачал головой.
— Ну а что вы тогда там делаете?!
— Да все нормально. Почти закончили.
— «Почти закончили», — передразнила кассирша. — У меня тут люди туда-сюда ползают. Давайте уже. То фойе три месяца делаете, то проход вот-вот обвалится. Что происходит?
Коля постучал кому-то в стекло, и с улицы вошли трое работяг.
— Давайте, ребят, по-быстрому, — сказал им Коля, и те, кивнув, оттеснили в сторону Гришу и исчезли в дверном проеме, застучав сапогами по ступенькам.
Гриша отошел к стене и стал отряхивать с колен налипшую то ли краску, то ли штукатурку. В голове роились разные мысли. Ему было жаль, что он не взял с собой Шруделя. Еще было жаль, что он не попрощался с ним по-человечески. Но, с другой стороны, дорога была открыта, так что ничего трагического.
На улице было темно и снежно, точь-в-точь как в 75-м.
Гриша подумал, что ему предстоит долгое объяснение с родителями, которые его уже наверняка похоронили. А еще друзья. И университет. И еще Галка. Которая, скорее всего, его уже забыла. Почему-то стало смешно при мысли о Галке. Он вдруг почувствовал, что полностью вылечился от дурацкой привязанности к ней. Вылечился настолько, что ему было даже все равно, с кем она сейчас, — мысль, от которой раньше его буквально начинало трясти.
В эту секунду раздался глухой грохот, и через минуту из двери выскочили мокрые работяги. В руках у них были пустые ведра и мастерки.
— Ну, что там? — недовольно спросил у них Коля (видимо, бригадир).
— Бля, Сергеич! Только замуровали, как за стенкой все обвалилось!
— Здрасьте-пожалуйста! — раздраженно сказал Коля. — Ну, вот на кой хер надо было перерыв устраивать?
Те пожали плечами.
— Но замуровали?
— Замуровали.
— Ну, значит, работу выполнили.
— А то!
— Тогда собирайте все и по домам. Завтра заложите остальное. Чтоб не просело ничего. И привет.
Коля натянул пуховик. Следом стали одеваться и остальные работяги.
— Подождите, — растерянно встрял Гриша, до которого только-только стал доходить смысл происходившего диалога. — Что заложить? Что обвалилось?
— Так проход этот, — сказал самый разговорчивый из работяг. — Он давно собирался завалиться. Вот и завалился. Теперь будем закладывать.
У Гриши чуть не подкосились ноги.
— Так что, там теперь не пройти?!
— Ха-ха, — рассмеялся работяга. — Ну, только если на танке. А зачем тебе? Ты диггер, что ли?
— Диггер-хуигер, — сухо и даже как-то делово заметил Коля. После чего, подняв капюшон пуховика, вышел. За ним потянулись остальные.
Разговорчивый работяга дружелюбно хлопнул Гришу по плечу и тоже исчез.
Гриша рванул в сторону двери, ведущей в подвал, но дорогу ему преградила кассирша.
— Оглох, что ли?! Сказано же — там все завалило!
— Да у меня там…
— Что? — сурово перебила кассирша.
«Шрудель», — подумал про себя Гриша, но ничего не сказал, а только оперся спиной об стену и вытер рукавом взопревший лоб.
— Весь оборванный, грязный, эх, ты, — сказала кассирша без малейшего укора и вернулась к телевизору.
Гриша вспомнил хруст и испуганно дернул сумку на себя — она ничего не весила. Снизу зияло прорванное дно. Черт! Значит, папка с интервью, паспорт — все вывалилось, пока он полз. Все осталось там. Но после потери Шруделя эта потеря уже почему-то не казалась трагической.
В голове дурацким калейдоскопом понеслись мысли, лица, голоса… Грише хотелось как-то остановить их бег, но он не знал как. Все они бежали сами по себе и плевать хотели на приказы мозга.
