Кремлевские звезды (СИ) - Ромов Дмитрий

Карп одобрительно скалится.

— Нет, ну я ничё, — кивает Михась. — Для себя чисто уточнил.

— Конкретные вы парни, — киваю я. — Это мне в вас и нравится.

Карп с Михасем идут перегружать добро, а мы остаёмся с Цветом.

— Шустрый ты кент, — кивает он, будто с сожалением.

Что, воображаешь, как без меня будешь дела делать? Как наедешь на Ярцева и Большака, подомнёшь Печёнкина и Куренкова, да? Идиот.

— Да, Паша, точно, — хмыкаю я. — Как бы ты без меня справлялся, даже и не знаю. Расскажи, какие у нас расклады рисуются.

— Да, нормальные так-то. Чё, дела идут, контора пишет. Братва довольна.

— Так чего тогда хочет Туман, если, как ты говоришь, валить меня он не собирается?

— Нет, не то, чтобы не собирается, просто ему люди по-человечески чисто объяснили, что это неправильно будет. Что ты в деле, а то что Киргиза загасил, так типа отбивался.

— Ну, а зачем тогда какой-то сходняк, если и так ему всё по-человечески объяснили?

— Ну, братан, ты не вкуриваешь в натуре. Это же официально надо объявить, как там, прения сторон, ваше благородие, господин арбитр. Надо же решение вынести, да? Вынести и довести до всех, чтобы чики-пуки всё было. И, чтоб вопросов у народа не осталось.

— Вот, значит, как. И кто будет на этом сходе?

— Пока не знаю. Приедет кто-нибудь важный, за кем последнее слово. Ты будешь, я буду. От Тумана кто-то придёт.

— Кто?

— Не знаю.

— Джангир одноногий?

Цвет захлопывает рот и буравит меня взглядом, сводя брови в кучу.

— Он-то причём здесь? — наконец, спрашивает он.

— Не знаю я кто причём, но ты не торопишься мне разъяснить, что и как будет.

— Да я сам ещё не знаю, — говорит он чуть громче, чем нужно.

— А когда хоть сходиться будем?

— Не знаю, к концу недели, может, на следующей. Как узнаю, сразу скажу.

— Я вообще послезавтра в Москву лечу. Могу я сам авторитетного арбитра предложить?

— Ты? И кого?

— Могу Брежнева. Пойдёт?

Цвет смеётся:

— Да чё мелочиться, давай всё политбюро привози.

— Могу Абрама, — продолжаю я.

— А это с какого перепугу?

— Я с ним работать собираюсь в Москве.

— Я не понял! — с нажимом говорит Цвет. — Это чё значит? И чё ты молчишь тогда?

— Ну, вот, говорю.

— Не знаю, Бро, если по чесноку. Могу спросить, конечно, но скорее всего Туман сам будет всё выбирать. И всё и всех.

— Прямо всех? — уточняю я.

— Да. Так ты чё собираешься делать с Абрамом? Вот тихушник, мля.

— Пока только консультировать.

— А потом?

— Потом? Скорее всего будем казино делать.

— Капец, а я, значит, побоку?

Заходят парни, и разговор замолкает.

— Что значит побоку? — хмурюсь я. — Ты того что ли? У нас с тобой вон дел сколько и планов ещё больше.

— Ладно, — зло говорит Цвет, оглядываясь на своих пацанов. — Ну, ты меня прокинул в натуре. Нормально, Бро, нормально. Тебе палец в рот не суй, да?

— Ну, а в чём проблема? — щурюсь я. — Наши-то как отношения меняются от этого?

— Ладно, всё пока. Я выясню, когда сход будет и можешь ли ты кого-то позвать. Деловой ты больно, я смотрю. Ты когда летишь? Лётчик в натуре, ага…

В баню я прихожу с опозданием. Коллектив уже превратился в римских патрициев, сбросив одежду и облачившись в тоги из простыней. Баня действительно сделана очень хорошо. Конечно, когда едешь по территории огромного завода среди труб, дымов, колонн и эстакад, в комфорт веришь с большим трудом. Ещё и жуткий запах химии преследует от самых ворот.

Но когда входишь в корпус и, пройдя по длинному неприветливому коридору, оказываешься в оздоровительном отделении, понимаешь, баня отличная, переплюнуть очень трудно. Отделанная деревом, с ароматом этого самого дерева, берёзовых веников и берёзового же дымка, баня производит прекрасное впечатление.

Зайдя в раздевалку, я сбрасываю одежду и тоже накидываю на себя простыню. Беру её из стопки здесь же. Теперь буду неотличим от коллектива. Надо только зайти в парилку, а то сразу за стол потащат, знаю я этих римлян с греками.

Вхожу в обитый кедром салон. Все сидят вкруг стола, стоит лишь Снежинский. Тощий, поддатый, глаза в разбег. Одна нога отставлена, рука вытянута. Поэт. Писистрат, твою мать. Фавн. Он декламирует растягивая слова и так манерно, как… есть у нас какой-то кинокритик, или кто он, его по телеку показывают, педиковатый такой, вот, на него похоже:

— У тебя глаза синие-синие,

в обрамлении черных ресниц,

У меня — половое бессилие

и водянка обоих яиц.

— Фу-у-у! — кричат девчонки. — Долой Снежинского.

— Ну что⁈ Что вам не нравится⁈ Это Есенин! — возмущается он.

— Упаднический поэт, — говорю я. — Привет честной компании.

— Брагин! — орёт уже довольно пьяненая Галина. — Я же сказала, что он придёт!

— Егор! — приобнимает меня Валя Куренкова. — А я-то жду-жду тебя. Наконец-то. Давай, за стол.

— Нет, Валь, я сначала в парилочку ненадолго. Слегонца буквально.

Она убирает руку и у меня простыня сползает с плеча.

— Ого! — выдыхает Валя. — Егор!

Блин. Шрам, маленький спереди и довольно уродливый и большой сзади. Нас обступают барышни и глазеют на моё мужское украшение. Некоторые даже прикасаются.

— Так девочки! — строго одёргиваю их я.

— Не хотите Есенина, вот вам Пушкин! — не сдаётся Снежинский, пытаясь вернуть внимание к себе, но на него никто не смотрит.

Орлов с Истоминой в постеле

В убогой наготе лежал.

Не отличился в жарком деле

Непостоянный генерал.

Не думав милого обидеть,

Взяла Лариса микроскоп

И говорит: 'Позволь увидеть,

Чем ты меня, мой милый, *б

— Снежинский пошляк!

— Пойдёмте париться!

— Наливай, Лёха.

Все кричат в разнобой. Пользуясь всеобщей анархией, я иду в парилку. За мной увязывается Крикунов, наш завуч по воспитательной работе.

— Ну что, Андрей Михайлович, как жизнь?

— Да не такая насыщенная, как у тебя, Брагин, — качает он головой. — Это где тебя так угораздило?

— Бандитская пуля, — весело усмехаюсь я.

Народ очень быстро приходит в алкогольную негодность. Помню, когда ездил в баню с горкомом там всё было гораздо приличнее. Видать, пока человек дойдёт до горкома, он уже в достаточной степени закалится на более низких уровнях аппаратной работы. Поэтому там, на относительном верху ему становится легче. Тяжело в учении, легко в бою, это ж мы все знаем хорошо.

Валя весь вечер виснет на мне, словно решила во что бы то ни стало меня отыметь. Ну, допустим, ничего противоестественного в этом желании, конечно, нет, но не при всей этой шатии-братии. Я тут сам пытаюсь подловить этого сатира Снежинского, а не дать ему повод настрочить ещё один донос на меня. И на Куренкову, кстати.

— Так, девушки, забираем всё что недопито и едем ко мне! — заявляет Снежинский.

Нет, я понимаю, что мужики уже убрались к этому времени беленькой, так что ни на каких девиц уже не претендуют. Но не все, опять же. Крикунов вообще, как стёклышко.

— Я без Брагина не поеду! — кричит Валя.

— И я тоже! — подключается к ней Галя.

— И я! — хохочут другие девчонки. — И я!!!

— Нет! — категорически возражает эротоман Снежинский. — Брагину ко мне нельзя! У него слишком грубая натура! Это испортит весь вечер. Только девочки.

— Поезжай, — шепчу я Вале. — Я за тобой приеду. У меня всё равно дела сейчас, а через часик-полтора вернусь.

У меня действительно сейчас имеется очень важное дело. Я сажусь в машину и еду на Пионерский Бульвар. На улице уже темно, уже осень. Воздух на заводе маскирует магию последнего дня лета. Он подчёркивает декадентскую фантасмагорию слабо освещённых труб и кабелей, играя нотами аммиака и серы в отчаянной неприкаянности бытия.