Повелитель корней - Михаил Алексеевич Ланцов
И, прихватив шлем, решительно вышел из палатки.
— Что у нас? — спросил он, поднимаясь на «мостик».
— Идут, — ответил дежурный боярин[2] и махнул рукой в сторону правого берега.
Берослав глянул в указанную сторону.
Действительно — шли.
Причем, как он и предполагал — плотно сбитой толпой, отдаленно напоминающей колонну, прикрывшись щитами со всех сторон.
— Дрочиле[3] с его ребятами дать два залпа особыми пулями. — громко и отчетливо скомандовал князь.
Секунд пятнадцать.
И отряд из двадцати пяти пращников-ополченцев разместился на одном из участков вала. Зарядили свои пращи и по отмашке командира метнул пули максимально слитно.
Раз.
И те кучно накрыли толпу германцев, уже идущую по броду, застучав по щитам. Разбиваясь и покрывая всю эту массу людей взвесью из толченого перца и горчицы.
Несколько секунд.
И толпа поплыла. Более того — от нее послышался натуральный вой и крики. Глазки пекло и носоглотку, а у кого-то и легкие. Не у всех, но эффект оказался достаточным, чтобы германцы совершенно расстроили свою «скорлупку» из щитов, открываясь для удара.
— Онагры! Стрелками! Бей! — крикнул Беромир.
Там было уже все готово. Оставалось только дернуть за рычаг. И берестяные туески, заполненные мелкими мини-флешеттами, улетели вперед. Не очень далеко. Едва ли сильно.
Но…
Этих скромных подарочков было очень много. Убить они не могли. Нет. Слишком легкие и медленные. А вот поранить — вполне. Так что, секунд пятнадцать спустя вой среди германцев резко усилился.
Следом отработали скорпионы, метнувшие маленькие чугунные ядра — под килограмм каждое, то есть, в три либры. Конечно, не пушки. Совсем не пушки. Но с этой дистанции эти и ядра не только пробили щиты, но и грязи там натворили всякой за ними. Через что фронтальная часть этой колонны раскрылась.
Новый бросок специальных пуль.
Туда же — в голову колонны.
И новая волна воя.
— Лучники! Три залпа! Бей! — рявкнул Берослав, увидев, что сирийские наемники уже готовы включится, заняв позиции и построившись.
Секунд через пять в германцев на броде улетела первая порция стрел. А потом и вторая с третьей. Натворившие дел среди неприятеля, натурально охваченного паникой.
И гёты побежали.
Потери вроде бы и небольшие — едва ли пару процентов выбили. А все одно — поплыли. Отчего даже Берослав удивился. Он-то думал, что придется драться куда серьезнее.
А тут…
В конце концов, можно ли требовать больше от вчерашних общинников, идущих, по слухам, на самого верховного жреца бога войны? А конунги разболтали. Не сумели сдержать язык за зубами. Да, попробовали высмеять. Однако общинники услышали то, что хотели, ну и отреагировали соответствующе…
— Распорядись готовить завтрак, — вяло зевнув, произнес Берослав и пошел с «мостика» вниз.
— А как же гёты? — удивился Маркус.
— Они несколько часов эту толпу будут приводить в чувства. А то и до вечера. Нам что, голодными ждать, пока они разродятся?
С этими словами князь вернулся в свою палатку.
И нервно выдохнул.
Играть невозмутимого человека было сложно. ОЧЕНЬ. У самого и уши горели, и сердце бешено колотилось. А выглядеть требовалось так, словно тебя больше тревожит прыщик на жопе, чем неприятель.
Лег.
И попробовал успокоиться.
Вдесятеро большая армия — это аргумент. Тем более что Гатас со своим отрядом конницы ушел в степь по приказу князя. С тем, чтобы имелась возможность удара в тыл. Мало ли эти германцы прорвутся и возьмут лагерь в осаду? Но кто знает, как этот роксолан себя поведет? Веры ему не было от слова совсем. Не заслужил пока…
Полежать князю не дали. Не прошло и пяти минут, как постучавшись, вошел его отец — Путята.
— Решил доспать?
— А что еще делать? — несколько вяло переспросил Берослав, старательно играя равнодушие.
— Корабли готовы.
— Только сейчас? — удивился князь.
— Да. К сожалению, быстрее не получается.
Берослав встал с лежанки и тихо покачал головой:
— Долго.
— Очень долго. Понимаю. Но быстрее никак.
— Сколько времени с тревоги прошло?
— Немало. Больше склянки.
— Может ребятам спать на кораблях?
— Там же очень тесно. В них ведь людей вон сколько набилось. Всем лечь негде разом.
Берослав медленно прошелся по палатке.
Молча.
Ситуация ему не нравилась. Корабли стояли слишком уязвимыми. Но тут — у укрепленного лагеря имелся хоть какой-то шанс. Впрочем, ауксилию, как экипажи он не трогал и не привлекал к тренировкам и работам по укреплению лагеря. Просто в силу того, что они не были отданы под его подчинение, оставаясь сами по себе. Более того — отец по римским законам ему мог приказывать, что создавало тонкие и острые моменты. Отчего князь и не обострял, дабы не плодить ненужные юридические курьезы…
— Если германцы ночью перейдут брод и нападут на корабли… — нарушил тишину отец.
— То, что? Много они разом не проведут? Речная гладь хорошо просматривается.
— А брод, что ниже по течению?
Сын нахмурился.
— Они ведь могут перейти там и ночью обойти лагерь со стороны степи, не привлекая внимание.
— Эти люди — смертники. Ты же понимаешь, что их потом убьют.
— Я — понимаю. И их конунги понимают. Но эти корабли…
— Я отлично понимаю, что значат эти корабли! — несколько грубо перебил отца Берослав. — Ладно. Пойдем на месте посмотрим. Может быть, что-то придумаем…
* * *
Марк Аврелий стоял с совершенно потерянным видом и смотрел куда-то в пустоту. Так-то на тело собственного сына, но расфокусированный взгляд заставлял усомниться в том, что он там что-то видит.
Коммод…
Он родился 31 августа 161 года. То есть, даже до 10 лет недотянул, пусть и совсем немного. Впрочем, для своих юных лет он выглядел удивительно большим. В чем-то даже гипертрофированно. Так глянешь — и подумаешь, что уже взрослый — вон какой здоровый вымахал.
Поначалу Марк Аврелий считал это благословением богов и не мог нарадоваться. Но потом стало ясно — специфика сына скорее насмешка, так как Коммод хромал умом настолько явно, что это было видно уже в самом малом возрасте.
Нет… он разговаривал и вел себя вполне нормально. Но… очень уж примитивным был. Ничем интеллектуальным не интересовался и не признавал ничего, кроме игрищ с гладиаторами да прочих силовых забав. И мать ему уже с самых малых ногтей все это позволяло…
Раздались тихие шаги.
Император даже не обернулся. Он прекрасно знал, кто к
