Убей-городок. Книги 1-2 - Евгений Васильевич Шалашов
Я слушал слезливые излияния взрослого мужика и чувствовал, что скоро мы зайдём не туда и дальнейшего адекватного разговора не получится. Значит, надо закрепить успех, пока не поздно. Я смахнул со стола лишнее вместе с любопытным тараканом и положил перед утирающим слезы Бурмагиным лист бумаги и ручку.
— Пиши, о чём только что рассказал. Самую суть: где, когда, кого, чем, где нож и всё такое.
Только старался я зря. У мужика так плясали руки, что мне стало его жалко. Поставь сейчас перед ним стакан водки — до рта не донесёт. Где уж тут писать чего-то. Вот ведь надо было выпросить у соседа по общаге портативный магнитофон. Видел я у него такой, катушечный ещё, «Весна-3» называется. Но на нет и суда нет, чего теперь горевать. Да и не факт, что магнитофонная запись будет признана за доказательство.
Я быстренько прикинул, что мы имеем.
Можно, конечно, записать показания самому (Саньку я по некоторым резонам в происходящее посвящать не хотел), дать этому кренделю расписаться, но он, пожалуй, и этого сделать не сможет. И потом, потерпевший милиционер почему-то сам, а не следователь записывает показания своего обидчика — какая цена будет такому «доказательству»? А как только «Босой» окажется в КПЗ, сокамерники его быстро научат идти в отказ. Дескать били, унижали, угрожали, вот и оговорил себя с испугу.
Я прислушался к своим ощущениям, а хочу ли я его «посадки»? И честно ответил себе: нет. Кого у нас в колонии из сволоча человеком сделали? Не помню такого. Вот авторитет криминальный заработать — это пожалуйста! Как же: милиционера на перо посадил. Наколет себе на костяшках «СЛОН»[6] и будет ходить героем. К тому же в той ветке событий, которые достались мне в будущем, «Босой» наказания не понёс. Может и здесь как-то вывернется? Может быть, сколько бабочек не дави, основные события являются незыблемыми? Вот чёрт, и спросить не у кого. Но возмездие должно наступить. И я понял, какое.
— Слушай сюда, Бурмагин! — начал я металлическим голосом. — Жить тебе осталось два года.
Бурмагин заполошно посмотрел на меня.
— И не я тебя замочу. Руки ещё о тебя марать. Можешь жить здесь, можешь сбежать, куда угодно, хоть на БАМ, хоть на целину, хоть в тайгу какую-нибудь — исход один будет. Крышка тебе Бурмагин, от судьбы не уйти, и это ясно, как бином Ньютона (откуда этот бином Ньютона в моей голове всплыл?).
Произнося свой приговор, я старался, чтобы и физиономия моя выглядела соответствующе. И, судя по выражению лица Бурмагина, это мне удалось. Потому что Бурмагин потихоньку зеленел. Нет, всё-таки не был он закоренелым злодеем. Окажись на его месте какой-нибудь «полосатик» с кучей ходок, он бы и бровью не повёл на мои страшилки. А этот что-то уж больно плох. Я забеспокоился, как бы ему скорую вызывать не пришлось. В мои планы это никак не входило. Надо слегка отработать назад.
— Объявляю тебе устную подписку о невыезде (Господи, послушал бы кто меня!). Живи и бойся. Будешь плохо себя вести, и двух лет не проживёшь. Ты меня понял?
Я наклонился над Бурмагиным, стараясь прожечь его взглядом. Это, пожалуй, было лишним. Мой обидчик находился в прострации. То, что в милицию его сейчас не потянут, он уже заподозрил, но вместо облегчения струхнул ещё больше. Это что же такое с ним будет, если даже после признанки в таком преступлении его не собираются арестовывать, а угрожают лишением жизни?
Пора было ставить точку. Тема исчерпана. Дальше не может быть ничего интересного.
— Бурмагин, помни, что я сказал. Всегда помни.
С этими словами я вышел на лестничную площадку.
— Пошли скорей на улицу, а то тут не продохнуть от твоего табачища.
А Саньке не терпелось узнать результат моей секретной операции.
— Ну, как, успешно? — спросил он, стараясь, чтобы любопытство не сильно торчало в его словах.
Я не ответил, ещё раз проматывая в голове недавние события и в очередной раз задавая себе вопрос: а правильно ли я поступил? Кто я такой, чтобы казнить и миловать по своему усмотрению? Притащил бы злодея в милицию, и пусть с ним разбираются те, кому положено. Заодно можно заявить, вот, мол, преступление раскрыл, можно из глухарей вычёркивать.
Дальнейшие мои душевные терзания прекратил Санька:
— Я тебя в сотый раз спрашиваю, ты что, не слышишь? Всё нормально?
Вместо ответа я озадачил друга ещё больше.
— Как ты думаешь, если человеку сказать, что он скоро умрёт, он поверит?
Друг посмотрел на меня как-то странно:
— Ты это про что?
— Ну, помнишь, когда Коровьев открыл буфетчику, что тот скоро умрет, с ним какая истерика случилась?
Я произнёс это и понял, откуда у меня этот бином Ньютона в голову залез.
— Это же из Булгакова, из «Мастера и Маргариты»! Не читал, что-ли?
Санька посмотрел на меня ещё более странно:
— Вот не пойму я тебя, Лёшка! Ты в больнице около месяца был, а как будто десять лет отсутствовал. То не помнишь ничего, то слова какие-то непонятные из тебя лезут.
Упс! Ещё никогда Штирлиц не был так близок к провалу. Ведь, пожалуй, «Мастера» вот так запросто в эти времена и не найти было. Вылез тоже, понимаешь, со сравнением. Опять пришлось врать, что в больницу книгу знакомые приносили почитать, чтобы не скучал. А вот что друг заметил мои странности, это плохо. Значит, и другие могли заметить, только помалкивают до срока.
Я приобнял товарища за плечи:
— Санёк, я порой и сам замечаю, что изменился после больницы (вот, не соврал, но и правды не сказал). А амнезия — это от наркоза скорей всего. Но ты мне на вопрос не ответил.
— Какой?
— Тоже амнезия? — поддел его я.
— А-а-а, про смерть? Так я думаю, у кого как. Кто-то и накатить может за такие слова. А кто-то тут же забудет.
Это плохо, если забудет, подумал я. Но действительность затмила все ожидания.
Глава двенадцатая
Трудотерапия
Санька от сигарет, что я ему купил в качестве гонорара, отказываться не стал, хотя и слегка
