Совок 4 (СИ) - Агарев Вадим

— Не звал я никого сюда! — кидая куски рафинада в бокал, хмуро ответствовал я тетке, — Сказал только, что опять по башке прилетело и, что отлежаться за выходные хочу. А они, вместо того, чтобы отстать на пару дней, припёрлись вон! — кивнул я на банки с оставшимся провиантом.

— Они, Сережа, не припёрлись, как ты изволил выразиться, они тебя проведать пришли! — неодобрительно поправила Пана, — Проведать и покормить! Заботятся они о тебе! И, девушки они, Сережа, обе хорошие, жалко мне их, — тетка вздохнула.

Меня бы кто пожалел! Сразу же пришло в голову. Сначала судьба-злодейка, не спросив, наделила наследством в лице Татьяны. А потом еще и Лида после свадьбы меня пьяного к себе домой уволокла. Где, будучи в состоянии невменяемости, я, сначала перепутал постели и залез к ней под одеяло. А потом и на неё. Понятно же, что виной всему цепь обстоятельств. Но клеймо полигамного затейника теперь придется носить не кому-то, а мне. Где справедливость?

— Кто ж спорит, конечно они хорошие! — согласился я с объективной оценкой своих подруг, — Только вот своей заботой они меня, как флажками обкладывают! Вы бы, Пана Борисовна меня бы лучше пожалели! В данных обстоятельствах, это я жертва!

— Кобель ты, Сережа, а не жертва! — вздохнула тетка, — Редкостный ты кобель!

Детально объяснить тонкости знакомства с Лидой и Татьяной я не мог, поэтому пришлось смириться с обидным тёткиным суждением о себе.

— Тогда уж я жертвенный кобель, Пана Борисовна! — попытался смягчить я профессорскую формулировку, — Они ко мне с доброй душой, так ведь и я их тоже обижать не хочу! — попытался я объяснить гуманизмом и человеколюбием свою позицию, — Жалко мне их!

— Вот и не обижай! — вдруг неожиданно легко согласилась Левенштейн, — Уж, если собрал вокруг себя хоровод из баб, то изволь теперь изворачиваться! Это твое счастье, что Эльвиры вместе с ними не оказалось. Ее темперамента на всех хватило бы!

Я представил Эльвиру Юрьевну в компании прежних двух соискательниц и мне захотелось проглотить еще две таблетки элениума. Левенштейн, видно, заметила тень ужаса на моем лице и удовлетворенно кивнула.

Чтобы как-то отринуться от неприятной мне темы, я, отодвинув бокал, поднялся и подошел к плите. Открыв духовку, и поднатужившись, вынул из нее сверкающего идола. Сделав два шага назад, осторожно поставил его на стол.

— Каков?! — с гордостью не только за Ильича, но и за свой гениальный замысел, самодовольно спросил я тётку, — Надо бы взвесить основоположника, но думаю, что в нём под сорок кило будет!

С таким ужасом на Владимира Ильича Ленина преподаватель истории КПСС и доктор наук Левенштейн смотрела впервые в жизни. Святотатство на стадии замысла, да, оно было мерзким и ужасным. И с трудом помещалось в её голове. Но, все же оно было эфемерным и его нельзя было увидеть воочию. Теперь же, его можно было не только видеть, но и трогать. Грех превращения святого идеала в презренного золотого тельца свершился! Пана потянулась за «Беломором», напрочь забыв про моих баб.

— Он, что, весь золотой? — хрипло спросила профессорша, трясущимися руками сломав вторую папиросину, — Весь целиком из золота?

— Весь золотой! — гордо подтвердил я, — Даже не сомневайтесь! Можете не стыдиться ни за форму, ни за содержание. Чистейшее золото!

— Как мы его допрем, Сергей? — оторвав взгляд от идола, повернулась ко мне Пана, — Я же его не подниму! И Лёва не поднимет!

— Я подниму, — успокоил я тётку, — С вами поеду. Провожу вас до Шереметьево, вы не волнуйтесь! Сдадим Ильича в багаж, а там пусть его грузчики ворочают. Документы на бронзовый бюст у нас в порядке и справка из Управления культуры имеется. Что не является он исторической ценностью.

— А, если проверять начнут? — поёжилась старая интеллигентная женщина, на старости лет ввязавшаяся в незаконный оборот драгметаллов и контрабанду.

— Не начнут! Надо только, чтобы ваш соратник по партии дал вам в сопровождение своего помощника и свой персональный «ЗиЛ», — вразумлял я подавленную Пану, — Уважительная причина для этого у вас есть. Всем известно, как погранцы и таможня мотают нервы отъезжающим на ПМЖ. Скажете своему другу, что брат такой нервотрепки не выдержит. Даст он и машину, и помощника, для него это ерунда! А таможня тогда и близко к вам не подойдет.

— Ты думаешь? — потерянно спросила тётка, — Ты уверен?

— Уверен! Не подойдут! Даже, если точно знать будут, что он золотой! — я неуважительно похлопал Ильича по лысине, — Думаете, мало золота из страны партийные начальники вывозят на свои интернациональные нужды? — усмехнулся я. — И таможенники, и погранцы сразу хвосты подожмут. Как только «ЗиЛ» на площадку перед терминалом подъедет. И потом трижды перекрестятся, когда «членовоз» вашего соратника аэропорт покинет. Вам, главное, в самолет с ним попасть, — кивнул я на статуй, — А там уже территория Израиля.

— Нам надо будет еще деньги поменять. Там очень мало меняют, но хоть что-то, — грустно озаботилась Пана Борисовна. — В понедельник с Лёвой пойдем в сберкассу, книжки закроем.

— Книжки закройте, а денег вам хватит, — успокоил я её, — И на первое время хватит, и на второе. Есть у меня накопления.

— Откуда у тебя эти накопления, Сергей? — сощурила на меня строгий коммунистический взгляд преподаватель исторического материализма, — И вот это тоже откуда? — она ткнула пальцем в гения всех времён и народов.

— Всё это, — я повторил жест обличительницы, — Всё это, включая валютные накопления, я забрал у членов вашей КПСС. Которые грабили трудящихся и били меня железом по голове. Били, чтобы не мешал им грабить. У одних коммунистов забрал, а другим не отдал. А не отдал, потому что не верю я им. Я вам отдам, вам я верю. Пусть лучше Лев Борисыч выживет, чем всё это в Африку восставшим неграм отправят! Но, думаю, что скорее всего, опять украдут, — я приблизился к Левенштейн и совсем недобрым взглядом уперся в её зрачки, — Или вы против спасения брата?

Пана отшатнулась от меня и по ее щекам потекли слезы. Глаз она не отвела.

— Жестокий ты, Сергей! — прошептала она, — Нельзя так! — её голос звучал уже жалобно. Непривычно жалобно.

Больше всего мне сейчас хотелось обнять эту замечательную тётку. Обнять и погладить по голове. А потом долго говорить ей какие-нибудь добрые слова. Объясняя, что, зачем и почему. Но я точно знал, что делать этого никак нельзя. Надо, чтобы в этот момент в ней что-то сломалось и она раз и навсегда расставила в своем сознании приоритеты. А, чтобы обняться, у нас еще найдется минутка. Ну, это только, если нас с ней не повяжут в Шереметьево.

— Так ведь я милиционер, Пана Борисовна! — криво улыбнулся я, — Мне родина за то зарплату платит. За эту самую жестокость.

Пана встала со стула и подошла ко мне. Взяв за плечи, развернула к окну и принялась что-то высматривать на моём лице и в глазах.

— Ты кто, Серёжа? — с усталым изумлением вглядывалась она в лицо пацана, за которым скрывалась личина и сознание прожженого циничного мента из двадцать первого века. Ненамного уступающего ей в возрасте.

— Кобель я, Пана Борисовна! — самокритично вывернулся я из-под нехорошего вопроса, — Но кобель, таки прошу учесть, жертвенный! И да, вы как в квартиру-то попали, вы же мне сами сказали, что ключи посеяли? — перевел я стрелки на не менее волнующую меня тему.

— Лёвин комплект ключей взяла, — встрепенулась от своих мыслей тетка, — Сонечкины-то ключи у тебя! И еще одни у Лёвы были, вот они и пригодились. Я дверь как раз открывала, когда Танечка из лифта вышла. Она мне и объяснила, что покушать тебе принесла. А не успели мы с ней на кухню пройти, как тут и Лида объявилась, — Левенштейн с улыбкой задумалась.

— Знаешь, Сергей, они сначала очень рассердились и хотели тебя разбудить! Скандал тебе хотели устроить. Но я их не пустила. Рассказала про тебя, как тебя чуть не убили. И про Сонечку рассказала. И, что ребеночек у вас с ней должен был быть. — Пана вытянула из пачки папиросу, но отложила ее в сторону, — Хорошие они девки, Сергей, ты не обижай их! Жалеют они тебя и любят. Сидели вот за этим столом и плакали, — профессорша укоризненно разглядывала меня, как, может быть, и полезную, но очень уж горькую таблетку.