Совок 4 (СИ) - Агарев Вадим

Мужик с еще большим вниманием и, чего уж там, недоверием, оглядел меня.

— Что-то не видел я вас тут прежде, — почесал он гладко выбритый подбородок, — Дача-то ваша или родителей? Номер участка какой у вас?

Такой серьезный подход к сбережению в том числе и моей недвижимости, меня порадовал.

— Моя дача, совсем недавно её купил, — солидно и с достоинством поведал я вратарю, — У Петра Захаровича Герасина приобрел. А номер участка сто тридцать шестой. По Яблоневой.

Смотритель хоть и кивал понятливо, но доверия на его протокольном лице так и не прибавилось. И ворота открывать он тоже не кинулся. Поняв суть непонимания со стороны служивого, я полез в карман за членской книжкой дачного кооператива. Заодно достал и своё служебное удостоверение, справедливо посчитав, что это тот самый случай, когда конкретно этим самым маслом, здешней каше не навредить.

— Вон оно, как! — крякнул сторож, — Интересные пошли времена, если лейтенанты у полковников начали дачи выкупать! — еще пристрастнее осмотрел меня бдительный товарищ, возвращая документы, — Что ж, проезжайте! — и пошел открывать ворота.

До этого, здесь я был только раз. Однако дорогу к своей улице запомнил.

Замки я не менял, посчитав, что Петр Захарович по-босяцки обворовывать меня не решиться. Судя по тому, что в ответ на щелчок выключателя плафон в коридоре засветился, электричество на зиму в этом массиве не отключают. Оно и понятно! Контингент здесь такой квартирует, что оставить здешних дачников без света, пусть даже зимой, председателю кооператива будет себе дороже.

Прошелся по просторной кухне и по комнатам первого этажа. И убедился, что все в полном порядке. Мебель, жмот Герасин почти всю вывез, а вот телефон, из-за которого со мной приключился приступ гнева, забрать поостерегся. Подойдя к подоконнику, на котором сиротливо стоял простенький аппарат, я поднял трубку. Она исправно гудела в ухо. Меня это порадовало и дом с этой секунды уже не казался таким безнадежно пустым, и стылым. Ну да ладно, это всё лирика и пора было заняться делом. Я направился к лестнице, ведущей на второй этаж. Не задерживаясь там, полез по стационарно установленной лестнице на чердак. Туда, где Ильич так любил скрываться от Надежды Константиновны.

Упырь меня не подвел, как оставил я его закопанным в углу под слоем керамзита, так там же и нашел. Распаковывать двойной солдатский сидор я не стал. Хорошо знакомая тяжесть изделия и даже через многослойную упаковку выпирающий лысый разум злого гения, сомнений не оставлял — Ленин по-прежнему с нами!

Стараясь на пару с вождем не сверзиться кубарем по лестницам, я, кряхтя, спустился сначала на второй этаж, а потом, так же, не торопясь, со второго на первый. Домушка, доставшаяся в качестве репарации от начальника Ленинского РОВД, мне всё больше нравилась. Эта, явно излишняя для меня, не аграрного человека недвижимость, сейчас не казалась мне таким уж досадным обременением. И тяжкой платой за амбиции, и за желание отомстить. Пятнадцать соток пазьма, с подросшими поперёд дома ёлками, колхозно-плантаторскими просторами меня не угнетали. А добротный мансардный дом из благородного облицовочного кирпича своим купеческим достоинством и вовсе внушал уважение. Ничего вызывающе излишнего в данной собственности не наблюдалось. И в то же время, всё то, что нужно, здесь присутствовало. Включая просторную баню с раздельными раздевалкой, парной и помывочной. А еще гараж и хозпостройка. Сараем которую, язык назвать никак не поворачивался. И летний сортир на задах вместе с душевой под одной крышей, тоже присутствовали. Несмотря на наличие всех удобств в доме. И все это было выполнено одним цветом и из одного камня. Похоже, что генетически, советский милицейский подполковник Герасин, произошел от кулаческих праотцов. Слишком уж добротно здесь всё было обустроено.

Поместив могильщика Российской империи на пол у заднего сиденья, я закрыл дом и ворота. За пределы кооператива меня выпустили уже без лишних формальностей. До дома добрался без приключений, а добравшись, в очередной раз порадовался наличию лифта. Полтора пуда даже от машины до подъезда нести было затруднительно.

Зайдя домой и разоблачившись, сразу, в обнимку с основоположником двинулся на кухню. Включил духовку и пошел переодеваться в старое ментовское шматьё. Хорошо хоть, что на обмундирование родина не скупится. Пока грелась духовка, намешал бронзового порошка с лаком. Выставив революционного авантюриста на противень и заранее смирившись с утратой оного, начал наносить бронзовую «сметану» на плешь величайшего из великих. Главным было не допустить потёков. Я очень старался. Потому что, уж больно строгие критики-экзаменаторы предполагались мною в самом ближайшем будущем. И мне нужна была от них только отличная оценка. Поскольку, даже при четырёх баллах от линейных ментов и таможни, расстрельная статья, которая в УК РСФСР была указана за номером восемьдесят восемь, превращалась для меня в убийственную реальность.

Очень критично осмотрев и без того несимпатичного мне людоеда, своим малярным творчеством я остался удовлетворенным. Из отрытой духовки пахнуло жаром. Взяв перекосившийся от тяжести противень через полотенце, и чувствуя себя старой злобной женщиной из русской народной сказки, я отправил недоброго молодца в зев раскаленной печи. И сразу же понял, что поспешил. Чтобы насмешенных людей из числа соседей было как можно меньше, кинулся открывать окно. А распахнув его настежь, побежал открывать балкон, чтобы добиться сквозняка. Дым, поваливший из духовки, был и едким, и непроглядным. Хорошо еще, что на улице уже было достаточно темно и при погашенном на кухне освещении, эффект дыммашины был смазан до терпимого.

Уже через несколько минут духовка перестала источать дымовуху. По прошлому опыту покраски серебрянкой двигателей, я еще минут сорок не выключал духовку и терзал огнем Владимира Ильича. Все-же лак на работающем движке выгорал быстрее. Оставив открытыми кухонное окно и балкон, я ушел греться в спальню. Приняв душ, я, чтобы не околеть от холода, плотно закрыл дверь в единственную теплую комнату. Спать я лег с чувством глубочайшего удовлетворения. Всё, что я должен был сделать в плане подготовки к отъезду Лишневских, мной было выполнено. К очередному заграничному турне, драгоценный Ильич был готов.

Когда под самое утро у меня заплескало в ушах и я поднялся для похода в туалет, то едва ступив за дверь, оказался на полюсе вечной мерзлоты. По квартире гулял уличный сквозняк. Но был и плюс в донельзя простывшей квартире. Вчерашним дымом теперь не пахло. Сверкая голыми пятками, я сначала метнулся к балконной двери, а потом к кухонному окну. Закупорил их на все шпингалеты и только после этого посетил секретное помещение. Выйдя из туалета, я пошел добирать недоспанное. Согревала мысль, что впереди у меня было два дня выходных.

В очередной раз я проснулся, когда за окном уже было светло. Часы показывали десять с минутами. Хотелось пить и я, памятуя о ледяных полах, достал из-под кровати тапки. Откупорившись из теплой спальни и выйдя в коридор, ощутил, что квартира почти прогрелась. Шагнув в сторону кухни, я услышал из-за ее закрытой двери голоса. Сначала напрягся, потом отмер. Голоса были женскими. Вслушавшись в них, встревожился и опять застыл. Кроме голоса Левенштейн, я услышал Зуеву и, кажется, Татьяну. Ту самую, которая Липатникова и которая судья. Стало до коликов в животе понятно, что это утро для меня добрым не будет. Обнадеживало лишь то, что ни визгов, ни криков, ни плача оттуда не доносилось. Слов было не разобрать, но все трое, вроде бы разговаривали без мата и ругани.

Возвращаться за штанами я не стал. Во-первых, Левенштейн меня в неглиже уже наблюдала. Во-вторых, и Татьяна, и Лида меня видели и менее одетым. И в-третьих, никого из всех троих я не приглашал. Паны, впрочем, это не касается, она здесь хозяйка. Все эти три довода и не заспанный за ночь вчерашний нервно-суетливый день, подстегнули мою расшатанную психику. И я, дернув на себя ручку кухонной двери, шагнул в проём, как в полымя.