Право на эшафот (СИ) - Вонсович Бронислава Антоновна

— А ванна мне не положена? — поинтересовалась я.

— Да откель тут ванна? Скажите спасибо, что таз с водой разрешили пронести, — она вздохнула. — Хотя весь его обшарили. И вода уже не горячая. Но пока не холодная.

— А завтрак? — я тоскливо огляделась.

В камере, кроме тазика, прибавилось только роскошное платье, в котором я сегодня должна красиво уйти из жизни. Нет, я иногда мечтала походить в чём-то таком, но не один день, который окажется последним.

— Побойтесь Двуединого? Какой завтрак перед казнью?

— Плотный, — теперь вздохнула я. — Понятно, ни ванны, ни кофе, ни какао, ни даже бокала шампанского мне не дадут. Король решил на мне сэкономить.

Итак, мне не досталось не только герцогской кровати, но и герцогского завтрака. Кругом обман. Конечно, мне ничего не обещали, но от осознания этого чувство обманутости никуда не девалось.

— Не говорите так, Ваша Светлость, — всполошилась Эсперанса, испуганно оглядываясь на дверь. — Вы же прекрасно знаете, что перед казнью положен пост, чтобы очиститься душой до того, как предстанете перед господом нашим, одной из его ипостасей. Молю, чтобы это была белая. Да и как иначе? Вы и согрешить-то не успели.

Она сделала правой рукой знак, похожий на круг с точкой посередине, и я сразу вспомнила, что это знак благословения.

— Вам и без того, Ваша Светлость, что-то плохое снилось.

— Почему ты так решила? — удивилась я.

— Вы кричали во сне: «Поворачивай, Макс!» Брата, наверное, вспомнили…

Брат Эстефании, которого действительно звали Максимилиано, погиб два года назад. Но снился мне, разумеется, не он. Снилась мне та роковая поездка, после которой моё тело перестало меня слушаться. И Макс, соответственно, тоже был оттуда. По словам причитавшей надо мной мамы, он не получил ни царапины, удачно подставив мою сторону, и уже утешился с другой. Надеюсь, Эстефания прочтёт мои воспоминания и воздаст ему по заслугам, если её план удастся и она встанет с кровати. Согласилась бы я сейчас на обмен, зная, что он настоящий и меня действительно казнят? Да, потому что жизнь я любила, но жизнь овощем — не жизнь.

Эсперанса сочувственно что-то щебетала, готовя меня к последнему выходу в свет. Обтёрла душистой водой, присыпала волосы каким-то порошком и сразу начала его вычёсывать. И то, и другое пошло на пользу: первое — коже, второе — волосам. Видимые мне локоны засияли, словно после дорогого шампуня и ополаскивателя. Затем горничная начала сооружать на голове причёску, оголяя шею и заставляя меня невольно думать о том, что этой шее сегодня придётся несладко. В воспоминаниях прежней Эстефании я не могла найти ничего, что помогло бы избежать топора палача.

Корсет Эперанса затянула так, что, если бы мне принесли запоздалый завтрак, я бы не смогла пропихнуть в себе ни кусочка. Что там завтрак — я и дышала-то через раз, и то вполсилы.

— Давай ослабим, — выдохнула я.

Выдохи у меня получались куда легче вдохов, поэтому выдыхалось больше, чем вдыхалось. Следовательно, скоро наступит нехватка кислорода и я бухнусь в обморок там, где буду стоять. Конечно, я не почувствую, когда меня будут лишать жизни, но я хотела бы пробыть в сознании до последнего мига.

— Нельзя, — поджала губы Эсперанса. — Вы сегодня должны быть самой красивой. Боженьки, — она всхлипнула, — что же это делается? Вам бы жить и жить… Зачем вам понадобилось травить Его Величество?

— Я не травила.

— Ваша Светлость…

Она укоризненно покачала головой и принялась натягивать и расправлять на мне платье. Нежно-голубое с вышивкой золотом и жемчугом. Жемчуг был точно настоящий, а в отношении золота я не была уверена. Эстефания о таких тонкостях не задумывалась, её нарядами занималась тётя. Та самая, которую сослали в монастырь. А мне, наверное, без разницы. Если бы был шанс сбежать, вышивку можно было бы спороть и продать. Жемчуг так точно. Да ведь на мне целое состояние!

Эсперанса закончила меня одевать, оглядела и неожиданно расплакалась, горько, с подываваниями и размазыванием слёз по лицу. Она любила свою хозяйку и ей было больно её терять.

— Я ещё не умерла, — напомнила я. — Не оплакивай меня раньше времени.

— Вы как ваш батюшка, Ваша Светлость, — она шмыгнула носом. — Того тоже ничем было не пробить, достойный был человек. Он бы вами гордился.

— Тем, что я отравила короля?

— Тем, как вы держитесь.

Меня держало чувство нереальности происходящего и надежда на то, что мой ангел-хранитель, отлучившийся на время аварии, сейчас непременно реабилитируется. Не могу же я так глупо умереть? Я всю жизнь была удачливой особой. До того времени, как связалась с Максом. Видно, мне предоставили выбор: либо удачливость, либо Макс. Я явно выбрала не то. Но сейчас-то я бы не ошиблась.

Уверена, именно ангел-хранитель должен помочь сбежать по дороге. Воображение услужливо показывало закрытую карету, в полу которой я прожигаю дыру имеющимся в памяти гладящим заклинанием. Другого ничего подходящего не находилось, сколько я не рылась в голове, а это можно усилить и… Мысли о том, что карета будет защищена магически, я от себя отгоняла. В конце концов, это задача ангела-хранителя — подстроить возможность бежать, а уж я-то ей не премину воспользоваться. Не мог же он допустить, чтобы я не смогла проковырять дырку в днище кареты?

Как оказалось, мог. Потому что карета для государственных преступников была не предусмотрена, а предусмотрена повозка с клеткой, на которой сразу, как меня туда завели, заискрились голубоватые огоньки магии. Да еще и охрана ко всему этому великолепию прилагалась: четвёрка на конях и двое в повозке, по обе стороны от меня. Причём последние глаз с меня не сводили, словно я была не хрупкой девушкой, а злостным бандитом, готовым выломать прутья клетки голыми руками и придушить тех, кто захочет препятствовать побегу. В таких условиях пол прожигать сложновато, а уж о том, чтобы через прожжённую дырку сбежать — и речи не было.

Пришлось делать вид, что я ничего и не планировала и всю дорогу простоять, потому что сиденья не было, а садиться на солому, которой было устелено дно повозки… Это было слишком унизительно даже для меня, а уж герцогское достоинство унижать точно не стоило. В конце концов, суть обмена — дать мне возможность быстро и почти безболезненно умереть. Герцогиня Эрилейская свою часть сделки выполнила, и её честь не должна была пострадать из-за того, что внезапно жизнь для меня оказалась куда привлекательней смерти.

А жизнь вокруг била ключом, и если это биение отличалось от того, к которому я привыкла, то не людьми и даже не манерой их разговора, а только одеждой. Одежда была непривычной, но прекрасно подходила и яркому солнечному дню, и чистеньким городским улицам с разноцветными домиками. Никакой вони, которая, по мнению учёных-историков, сопутствовала нашему Средневековью и должна была сшибать меня с ног, я не чувствовала. Пахло цветами и летней пылью, жаркой и вездесущей. Ехали мы медленно, но вряд ли для того, чтобы я могла насладиться картинами городской жизни, скорее, чтобы все, кто хотел, увидели преступницу и поняли, что наказание неотвратимо даже для высших сословий.

— Эй красотка, я помолюсь за тебя! Лови!

Я вздрогнула, когда ко мне влетел цветок — пышная роза на толстенном стебле почти без колючек. Охрана тут же огрела кнутом нахала, длинноволосого чернявого парня, но я уже поймала его подарок и теперь с жадным любопытством рассматривала. Роза была сочного красного цвета и запах распространяла такой же сочный, густой, дурманящий. Неожиданно в голову пришла мысль, что она может быть последним подаренным мне цветком, остальные — только на могилку на кладбище. Я нашла взглядом в толпе парня, бросившего розу, и улыбнулась.

— От, лыбится, стерва. И чего лыбится-то? Молитвы читать нужно, ко встрече с Двуединым готовиться, — неприязненно заворчала какая-то бабка. — А не заигрывать с мужиками.

— Так, может, невиновна она, — сказала какая-то добросердечная горожанка. — Такая молоденькая…