Польская линия - Евгений Васильевич Шалашов
– Еще раз спрашиваю, что здесь делает постороннее лицо?
– Товарищ Янкель, а разве в присутствии Председателя ВЧК могут быть посторонние лица? – ответил я вопросом на вопрос.
И что тут возразишь? Начальник столовой открыл рот, потом так же его закрыл. А Феликс Эдмундович… о, чудо! Кажется, «железный Феликс» прячет в усах улыбку. Пожалуй, придется Лубянке все-таки кормить посторонних. Ничего, не объедят.
– Вы вначале с тараканами разберитесь, чистоту наведите, а о женщинах потом будете рассуждать, – сухо заметил Дзержинский, и Янкель кинулся выполнять распоряжение Председателя.
Феликс Эдмундович поднял взгляд на меня.
– А я вас не сразу узнал, – сообщил вдруг Председатель ВЧК.
Я поначалу не понял, чего это вдруг, потом дошло, что Феликс Эдмундович ни разу не видел меня в штатском. Впрочем, если бы кто-то, а хоть я и сам, узрел товарища Дзержинского в гражданской одежде, не узнал бы, настолько сросся его образ с военной формой.
– Хороший портной, – продолжил между тем Председатель, разглядывая мой пиджак.
– Это я в Архангельске шил, – торопливо признался я, словно опасаясь, что Дзержинский попросит адрес портного. Впрочем, что для Феликса Эдмундовича какой-то адрес?
Но адреса Феликс Эдмундович спрашивать не стал, а принялся есть. Ел Председатель ВЧК аккуратно, но как-то равнодушно, словно ему все равно, что у него на тарелке – вкусная рисовая каша или опостылевший супчик из воблы. Интересно, а если бы на тарелке Дзержинского оказалась… ну, например, свиная отбивная с картофелем или омлет с грибами? Думаю, ничего бы не изменилось. Не удивлюсь, если еда не доставляла ему удовольствия, а являлась только насущной необходимостью.
– Владимир Иванович, кто рисовал макет нагрудного знака? – поинтересовался вдруг Дзержинский.
– Идея моя, а воплощение – Татьяны Михайловны, – кивнул я на дочь кавторанга.
Я почти не погрешил против истины. Ну за исключением того, что сам содрал идею с нагрудного знака «Почетный чекист». Изначально поручил сделать эскиз Саше Прибылову, не сомневаясь, что он из моей корявой картинки сотворит шедевр. Но художники – странный народ.
Я ведь уже говорил, что художников нужно топить во младенчестве? Кажется, говорил, но готов повторить эту фразу еще раз. Казалось бы, чего тут стараться и мучиться, если перед тобой лежит набросок, изображающий щит и меч, с красной звездой посередине и надписью «почетный чекист»? Так нет же, Саша Прибылов и здесь сумел накосячить. Вместо «французского» щита изобразил итальянский овальный, сильно зауживавшийся снизу, справа и слева – по звездочке, а вместо меча нарисовал два скрещенных турецких ятагана. Думаю, вы уже догадались, что получилось? Ага, «Веселый Роджер». Пришлось перепоручить работу Татьяне.
Хотел невинно осведомиться – что, мол, эскиз неважный, но не рискнул. Татьяна может шутку не оценить, да и Феликс Эдмундович тоже.
– Рисунок отличный, художник вполне профессиональный, – сказал Председатель ВЧК, отчего Татьяна Михайловна зарделась. – Но я позволил себе одну поправку. Ваш меч на знаке установлен вертикально вверх.
– Ну да, – кивнул я. – Щит символизирует защиту граждан, но клинок, острием вверх – меч, готовый разить.
– Думаю, все и так догадываются, что символ ВЧК – и защита, и нападение. Но острие, устремившееся вверх, не очень красиво. Я распорядился поместить меч за щитом, а рукоятку расположить сверху.
Спорить с Дзержинским я не стал. Все равно в глазах простого обывателя, что меч, что и щит госбезопасности, символизирует нападение. К тому же было бы странно, если большой начальник не отыщет огрехи.
– Первую партию знаков планируем выпустить ко дню взятия Варшавы, – будничным тоном сообщил Дзержинский.
И тут я едва не подавился жиденьким чаем. Вроде, вопрос о взятии Варшавы пока не стоит. Если верить тем историческим источникам, решение о наступлении на столицу Польши будет принято только в середине июля. Сейчас же июнь, и поляки огрызаются так яростно, что говорить об успехах Красной армии покамест рано. Впрочем, мое «назначении» на условную должность польского «первочекиста» состоялось еще раньше. Кто знает, когда в голове товарища Ленина созрел план советизации Польши?
– Может, лучше выпустить первые знаки к трехлетию образования ВЧК? – осторожно предложил я и пояснил. – У нас будет привязка к конкретной дате, а не к условной.
Дзержинский только неопределенно мотнул бородкой. Встал, уложил в опустевшую миску кружку и отправился сдавать грязную посуду, подавая пример нерадивым сотрудникам, норовившим оставить ее на столе. Надо бы предложение внести – расположить в нашей столовой лозунг, типа «Помоги товарищ нам, убери посуду сам!» или «Поел – убирай сам!».
Мы с Татьяной последовали примеру Дзержинского. Когда выходили, наткнулись на Артузова. Артур понюхал запахи столовой и грустно протянул:
– Опять рис. Фу… – Я хотел предложить, чтобы Артур Христианович угостил кашей бедную девушку – пожалуй, в нее и третья порция влезет, но тот вздохнул: – Терпеть не могу рисовую кашу, но придется давиться. – Посмотрев на меня, Артузов сказал: – Мне утром из Коминтерна звонили, тобой интересовались.
Артур, славный парень, не сказал, кто именно интересовался, но я догадался сам. Неужели Наталья вернулась? Танюшка – девчонка славная, с ней можно в огонь, в воду, да и в постель, уж извините за откровение, но все-таки это не то. Татьяна, пусть и моложе, но это не Наталья Андреевна. А если читатель обзовет меня геронтофилом, переживу. Переживал и не такие глупости.
Глава 2. О журналистах и журналистике
Моя бы воля, понесся бы аки лось в Коминтерн, но сначала нужно проводить до бронепоезда Татьяну. Все-таки не очень прилично бросать девушку прямо на Лубянке.
Наверное, пока шли до Каланчевской площади, я невольно ускорял шаг, потому что Татьяна время от времени фыркала и просила идти потише.
Мой поезд слегка увеличился в размерах. Кроме пяти бронированных вагонов к нему прицепили еще три. Видимо, товарищ Артузов поедет на фронт не один, а с силовым сопровождением. Откуда-то с хвоста слышался загибистый флотский мат красного командира Карбунки. Не иначе, революционный матрос наводит порядок. Вообще, из всех моих архангельских орлов известие, что мы отправляемся на фронт, порадовало лишь двоих – Карбунку и Потылицына, а остальные либо выразили равнодушие, либо даже недовольство. Не вслух, разумеется, но физиономии
