Красная дорама (СИ) - Денис Георгиевич Кащеев
«Понимаю, конечно. Но и вы поймите: почти все то, что пишут о КНДР за рубежом — неправда! Либо южнокорейская пропаганда, либо сказки перебежчиков, безоглядно верить которым — так себе идея! Рассказывают про повсеместный голод — но вы же и сами уже, наверное, успели оглядеться по сторонам: заметили хоть одного отощавшего? Нет, во времена Трудного похода — как у них называют 90-е годы прошлого века, когда резко прекратилась экономическая помощь распавшегося СССР — тогда да, многие люди недоедали. Хотя число голодных смертей и завышено в разы — но они были, что тут скрывать. Но с тех пор аж четверть столетия прошло! Все значительно изменилось к лучшему!.. — она словно бы перевела дух — и продолжила: — Или взять эти жуткие истории про травлю диссидентов собаками и расстреле опальных политиков из зенитных пулеметов! Один абсурдный фейк за другим разоблачаются — но появляются все новые и новые…»
«Про травлю собаками ничего не могу сказать, — буркнул я. — Как и про зенитные пулеметы. Но абсурд, говорите? Так его тут и без пулеметов с волкодавами хоть жоп… хоть горстями хлебай! Одни ночные полицейские рейды по квартирам чего стоят! С проверкой холодильников и смартфонов! И это „два пива в одни руки“! А выключения электричества на весь день? Ладно, то от нищеты, бедность у нас, типа, не порок — а как насчет Эры Чучхе?»
«Календарь Чучхе власти как раз подумывают отменить… Даже уже начали аккуратно зондировать почву…»
«Да если бы только календарь! А эти нелепые лозунги? „Корея — колыбель человечества!“ Ха! А дружные инициативы снизу по работе без выходных⁈ Не знаю даже, что хуже: если местные и впрямь во все это искренне верят — или если вынуждены притворяться! Итог-то один: вон, родители Чона, тело которого я занял, сгорели в пожаре, спасая из огня портреты вождей! Голимые портреты, твою наперекосяк!.. А уехать — не дают! Разрешение им подавай — с синей, блин, полосой!.. Не знаете, кстати, случайно, как такое сподручнее заполучить?»
«Знаю, конечно, — на хоть сколько-то конструктивный ответ я здесь особо не рассчитывал, но неожиданно его получил. — Разрешения на поездку делятся на два вида. Обычные — и так называемые „с подтвержденным номером“„. 'С синей полосой“ — это один из вариантов разрешений второго вида, для поездок в приграничные районы. Бывают еще „с красной полосой“ — в Пхеньян — но вы и так уже там… Для получения разрешения нужно подать заявление в полицию — напрямую или через инминбан — приложив к нему согласие на ваш отъезд с места работы. Обязательно должна быть приведена уважительная причина для поездки — например, похороны или свадьба… Сам „подтвержденный номер“ выдается центральным аппаратом Министерства общественной безопасности…»
«Катя, если вы думаете, что сейчас как-то поспособствовали моему смирению — то увы!» — прорычал я.
«Постойте, не все так плохо! — встрепенулась она. — После Трудного похода в экономике страны произошли существенные перемены! Был допущен, пусть и с ограничениями, частный капитал! У одних людей появились большие — по местным меркам — деньги, а другие совсем не прочь таковые тоже заиметь — от первых… Те же разрешения на поездку сейчас сплошь и рядом получаются за взятку! „С синей полосой“ обойдется где-то в сорок тысяч вон — всего-то около 5000 рублей!»
«Видимо, эти послабления для тех, кто покупает в „Тэсон“ кило риса за шесть тысяч, — ехидно обронил я. — А я здесь питаюсь лапшой по пятьдесят. Не тысяч — просто вон!»
«Ну, тут-то я что могу сделать? — кажется, сдалась моя собеседница. — Но зато у вас хороший сонбун!» — все же привела новый веский аргумент она.
«Так, стоп: с этого момента — подробнее! — оживился уже я, услышав про пресловутый „секретный ингредиент.“ Хоть пойму, что это за зверь. — Что такое сонбун?»
«Это ваш статус в северокорейском обществе, — с новым пылом принялась объяснять девушка. — Нечто наподобие социального рейтинга. На самом деле там три элемента: чхульсин сонбун, сахве сонбуни́кечхын. Первый — ваше социальное происхождение, по сути — сахве сонбун вашего отца. У него он был очень хороший — „рабочий“. Это третий сверху уровень из двадцати пяти существующих — выше него только „революционер“ и „профессиональный революционер“. Ваш собственный сахве сонбун — „военный“, его получают отслужившие в армии. Он тоже очень хороший — четвертый по рангу, идет сразу за „рабочим“. У кечхын же градаций еще больше, чем собственно у сонбун — более полусотни. Но все они распределяются по пяти крупным классам: это особый, основной, базовый, колеблющийся и враждебный. Кечхын переходит по наследству от отца к сыну и подлежит изменению только в исключительном случае, один раз в жизни. При этом в особый класс можно попасть только по рождению, а покинуть враждебный невозможно. Ваш кечхын — „родственник патриота“ — относится ко второму, основному классу. Относительно привилегированному! Среди прочего, это дает вам право проживать в Пхеньяне и — потенциально — занимать руководящие должности в государственных организациях…»
«Так у них тут еще и кастовая система?» — крякнул я.
«Ну, если уж навешивать ярлыки — то скорее сословная. И вы в ней — ближе к вершине общественной пирамиды. Своего рода дворянин. Рыцарь. Над вами — только совсем уж родовитая знать — потомки ближайших соратников Ким Ир Сена и героев войны».
«Про ярлыки — вот чья бы корова мычала! — взвился я. — Тут, вон, оказывается, на каждом по персональной бирке, да не по одной: „рабочий“, „родственник патриота“… И… Какие там у враждебных элементов?»
«Например, „коллаборационист“ и „осужденный за шпионаж“… Но по нынешним временам плохой сонбун — и даже кечхын — это вовсе не приговор! — поспешно переобулась в прыжке Катя. — В частном бизнесе немало как раз враждебных и колеблющихся занято! И никто их там не притесняет!»
«Да какой тут, к Чучхе, частный бизнес…» — досадливо отмахнулся я.
«А вот не скажите! Он понемногу развивается — просто не лезет в глаза. Частников уже полно в розничной торговле, в грузоперевозках, в строительстве… Почти все рестораны в Пхеньяне, кроме нескольких образцовых — на самом деле
