Чебурашка (СИ) - Ромов Дмитрий
Заходим в подъезд и поднимаемся на пятый этаж. В квартире уже всё не так, как было при дядьке. Таня, по всему видать, любит порядок. Окна вымыты, шторы выстираны, пахнет свежестью.
Я первым делом иду в ванную и тщательно мою руки. Прошу у Тани тряпку и замываю кровь на брюках, но куда там. Наверное и не отстираются уже… Хана моим «Джексонам»…
— Татьяна Евгеньевна, — начинаю я.
— Чего так официально? «Тётя Таня» звучит гораздо лучше.
— Хорошо, — киваю я, — Тёть Тань, ничего необычного не нашли, что могли бы здесь искать злоумышленники?
— Нет, — разводит она руками. — Только ненужное барахло. Вон видал сколько сумок? Не знаю, что с ними делать. И выбрасывать вроде жалко, и не могу придумать, кому отдать. Там одежда есть вообще новая, и дребедень всякая. Рукописи вот…
Она подаёт мне две хозяйственные сумки, забитые бумагами.
— Посмотри, может там есть что стоящее. Гриша ведь хотел, чтобы ты по его стопам пошёл.
— Это вряд ли, — заглядываю я в сумки. — Бесталанный я. М-да… Столько трудов… Надо будет издать попробовать.
Она только рукой машет.
— Знаешь же, что не напечатают, даже и посмертно. Он ведь со всеми, с кем только можно переругался вусмерть. Ты вообще единственный на всём белом сете, с кем он ещё разговаривал. Там народ в пот бросает от одного его имени, так что публикаций не будет, это уж точно. На все сто процентов.
— Посмотрим, вдруг со временем что-то изменится.
— Ага, — кивает она, — изменится. Когда рак на горе свиснет.
Я беру две тяжёлые сумки и ухожу. Иду не по Ноградской, а мимо Электро-механического завода, чтобы в таком виде народ не пугать. У стоматологии ныряю во двор и двигаю мимо гаражей на Весеннюю.
Блин… Сантехник не выходит из головы. Мент, мне кажется, вообще не обратил внимания на мои слова, касательно того, что я уже видел предполагаемого убийцу. Надо снова к Вите идти, он конечно понтовитый пижон, но, думаю, такими-то делами шутить не станет.
Постепенно от Вити и от дяди Гриши мысли перескакивают на моё нынешнее положение, на новую жизнь, так похожую и так непохожую на то, что хранят мои воспоминания.
Безусловно я кайфую, вдыхая аромат эпохи своей юности. Здесь и воздух слаще, и вкусы ярче, и чувства глубже. Да только вот… есть один нюансик. Как говорится, не стоит путать туризм и постоянное место жительства. Поначалу я был восторженным и обалдевшим от счастья и кайфа туристом, а теперь превращаюсь в местного жителя. Оседаю, заново прорастаю в действительность и становлюсь частью исторического ландшафта.
А это значит, что пора мне уже начинать чего-то хотеть — не удовлетворения физиологических потребностей, не сна, вкусной еды и физической любви, а чего-то большого и светлого.
Я, конечно, занимаюсь развитием, внося посильный вклад в улучшение собственного будущего, расту физически и интеллектуально, но для чего? Для того, чтобы сделать Тёмного Доктора, сидящего внутри меня более удачливым и немного более счастливым?
Но я не желаю снова становиться Тёмным Доктором. Вообще не хочу. А почти всё, что я сейчас делаю, делается для удовлетворения именно этой сущности. И саморазвитие, и зашибание деньги, и вынашивание планов мести Алику, и даже завоевание сердца прекрасной Виктории происходят по повелению и для удовлетворения той части меня, которую я уже привык называть Тёмным Доктором.
Я выхожу из двора, перехожу дорогу и оказываюсь на бульваре, на серединке. И тут же слышу, как меня окликают.
— Костёр!
Блин, ну почему надо тусоваться именно здесь! Я ведь уже пришёл, уже почти дома.
— Костёр! — кричит Наташка Луткова из параллельного класса. — Иди к нам!
На лавочке сидят девчонки, а перед ними красуются, распускают хвосты пацаны. Цепень и Вика тоже здесь. Если бы не она, я бы просто прошёл мимо. Эта группка… не сказать, что они мажоры, но такие, типа самые крутые. Сильные спортивные парни, красивые спортивные девушки. Самый топчик, в общем.
— Здорово, народ, — усмехаюсь я.
— О, народ! — смеётся Луткова. — Народ и партия едины!
Они все ржут, весёлые, в хорошем настроении.
— У тебя что со штанами-то? Мы хотели тебя в «Солдатское» позвать.
— Бандитская пуля, — усмехаюсь я. — И, к сожалению, некогда мне с золотой молодёжью жизнь прожигать.
— Да у него денег нет, — усмехается Цеп.
Усмехается-то он усмехается, да только во взгляде его нет ничего усмехающегося. Во взгляде у него курится злобный вулкан, способный в любую секунду начать извержение.
— Погоди-ка, — вступает Цеповский прихвостень и подпевала, Валерка Панкратов. — Вика, у него чё, такие же штаны, как у тебя? Ну, ты неслабо их уделал, в натуре. Сто семьдесят рубликов коту под хвост.
О, Вика, я смотрю, предпринимательскую жилку имеет — и от меня скидку получила, да ещё и сверху накручивает. Воистину, ласковое теля двух маток сосёт.
— Да он просто не рассчитал, — ржёт Цеп. — Первая менструация случилась совершенно внезапно. Сумки с макулатурой поднял, а оно как потекло! Да, Костёрыч?
Все хохочут и, что самое неприятное, Вика тоже. Ну, ладно, моя непостоянная и ветренная подруга, всё равно не уйдёшь, всё равно попадёшь в мои объятья. Впрочем, говорить себе можно, что угодно, да только вот такое её поведение…
Блин, мы ведь с ней в общем деле, отношения наши стали из-за этого более тесными, а она смеётся над тупой шуткой? Капец! Надо сказать, это крайне неприятно. Не то чтобы что-то ёкало, замирало или стонало, но типа, как железом по стеклу… Хочется плечами передёрнуть.
— А ты остряк, — хмыкаю я, не подавая вида, что меня это задевает и вообще не глядя на Вику. — Но только палку-то не перегибай…
— А-ха-ха… — со смехом перебивает Цеп. — Это ты палку не перегибай! Кто-то палку кидает, а ты перегибаешь, в натуре, как шею гусаку! А-ха-ха! Туда-сюда-обратно!
— А то, — продолжаю я, — мне придётся во всеуслышанье рассказать о твоих пагубных пристрастиях.
Я улыбаюсь, потому что знаю, меня сейчас обязательно попросят поведать, что это за пристрастия.
— Чё-ё-ё⁈ — надменно тянет Цеп. — Ты берега что ли попутал⁈
— Расскажи! — требует Луткова и остальные подхватывают. — Что за пристрастия у Цепа?
— Нет, чуваки, — смеюсь я, — И чувихи тоже. Не могу, это слишком уж личная информация. Слишком чувствительная и слишком деликатная.
— Колись! — требует Вика.
— Ты чё, в натуре⁈ — свирепеет Цеп, наступая на меня.
— Пока ещё ничего, — с независимым видом пожимаю я плечами. — Не переживай, я никому не скажу, что тебя с недавних пор, после того, как вскрылись некоторые подробности, пацаны начали называть калоедом. Хотя… ты не смущайся, у всех свои особенности. Главное только, чтобы это никому не мешало.
Словечко-то смешное и все начинают хохотать в голос. Даже я посмеиваюсь. А вот Цепень не смеётся. Ему почему-то несмешно. Похоже, отсутствует чувство юмора. Напрочь отсутствует.
Он дёргается вперёд, глаза наливаются кровью, и в них появляется отчаянная решимость.
— Нет! — сквозь смех восклицает Вика. — Не вздумай! Ты понял? Не смей!
— Ах-ха-ха! Калоед!
Я уже начинаю готовиться к неминуемой взбучке, но Цепень вдруг отменяет атаку. Послушный пёсик. Молодец.
— Ладно, ребят, — киваю я. — Мне пора. Вы, главное, никому не говорите. А то неудобно получится. Ну, и мороженым особо не увлекайтесь. Алику, кстати, шоколадное купите.
Все угорают, а Алик злобно скрежещет зубами, и от этого все начинают угорать ещё сильнее.
Придя домой, я заношу рукописи быстро переодеваюсь, засыпаю штаны порошком и заливаю водой, а потом опять ухожу. Бегу я к дяде Вите, нашему дворовому кумиру.
— А ты уверен? — усмехается капитан Шерстнёв, он же дядя Витя. — Судя по описанию, внешность типичная, часто встречающаяся. Так что ты вполне мог обознаться.
— Обознаться⁈ — восклицаю я. — Виктор Фёдорович, я же на него вот так, как на вас сейчас смотрел! Я говорю, его председательша привела и сказала, что он слесарь-сантехник. Только он на сантехника вообще не похож.
