Царь Александр Грозный - Михаил Васильевич Шелест
— Думаю, надо отправить к янычарам посла, — сказал Салтанкул, обтирая губы и руки лавашом и бросая его крутившимся рядом со столами собакам.
— Зачем? — спросил князь.
— Они все бекташи[1], а значит — суфии.
Санька задумался. С турками надо было договариваться, но как? Санька не хотел тратить время на войну за Крым. Он ему был не нужен. Пока. Для освоения территорий по Волге, Дону и Днепру не хватало людей, а тут — целый полуостров с хорошо и давно организованной инфраструктурой.
В Крыму были свои конфликты «севера и юга», которые Санька планировал использовать в дальнейшем, а сейчас давать повод для единения врагов перед противником в его, Санькином, лице, он не хотел. Почему и не проявлял активности и противился нападению казаков на Перекоп.
После взятия Казани и Астрахани вся Волга стала Русской, а Россия и Персия соседями. Русские княжества до объединения не имели дипломатических отношений, но торговые связи были всегда. В пятнадцатом веке из Москвы послами ездили в основном греки и итальянцы, называемые фрязинами. Очень много их бежало в Россию из захваченного турками Константинополя и укоренившимися в Москве — хранительнице денежного «общака», отправляемого ханам Золотой Орды.
Собранную со всех княжеств дань, московский князь использовал для развития и укрепления будущей столицы Русского государства, привлекая деньгами иностранных специалистов. И не только Москвы, между прочим. Рассылались в разные стороны необъятной «Родины» рудознатцы, нашедшие, в конце концов, серебряную и медную руду недалеко от реки Печоры.
Много чего доброго на Руси сделали иностранцы. Санька и до сих пор приветствовал эмиграцию иностранных мастеров, правда, не допуская их до своих секретов, а вот как от дипломатов, от них отказался, заметив, что греки, — послы османские, науськивали Ивана Васильевича на войну с Турками.
Шах Тахмасиб сам прислал своих послов в Астрахань, откуда их переправили в Александровск на Дону. Послы прибыли зимой с тайным устным предложением шаха создать военную коалицию против османов. От имени шаха послы обещали царю Александру Васильевичу, в случае участия русских войск в войне на Северном Кавказе, отдать России Баку и Дербент, даже если они будут заняты не русскими, а персидскими войсками.
Александр ответил шаху согласием и провёл силами черкесов и казаков Вишневецкого несколько успешных операций по освобождению торговых путей Ширвана[2], освободив от турок города Шемаха и Кабала. Во взятии крепостей хорошо показали себя Мокшины дальнобойные капсульные винторезы.
— «Иран — тоже суфийское государство», — подумал Санька. — «Надо срочно заслать туда гонцов. Но ведь это… Так долго… Нет, лучше я передам просьбу через посла».
Григорий Борисович Васильчиков, Санькин посол в Персии, был им приближен и обласкан, так же, как и Пётр Алтуфьев и привык к тому, что царь, находясь от него за много вёрст, обращается к нему, время от времени, на прямую.
При наборе штата посольского приказа Санька лично «проводил тестирование» кандидатов на правильное понимание поручения, психологическую устойчивость.
В своё время, когда Санька пробовал заниматься йогой и медитациями, он научился терпеть боль и даже разработал, как ему казалось, соответствующие методики. Полагая, что послов могут пытать, дабы узнать секреты, Санька попытался ввести эти методики в учебный курс по подготовке послов. Однако даже после двух месяцев обучения, болевой порог у «будущих послов не повысился.
Тогда Санька установил каждому послу «сторожок», который в случае грозящей ему опасности, сигнализировал бы об опасности Саньке. Александр, после получения сигнала, просто «включался» в мозг терпящего бедствие и начинал действовать за него.
Санька изменил методики и при экзаменационных испытаниях курсанты просто, как им казалось, теряли сознание. На самом деле в простых случаях сознание им отключал Александр, а в сложных случаях брал тело под свой контроль.
При подготовке будущих послов Александр активно участвовал в тренировках духа в качестве контролёра состояния практикующих. Он по своему опыту знал, что психологическое самопогружение может привести к негативным последствиям, вплоть до сумасшествия. Бесы, Санька знал, не дремали. Когда-то давно однажды он с трудом вышел из медитативного пике в тёмную бездну, когда уже услышал визг и смех сатаны. Мозг и воля отключились. Он даже не мог вспомнить «Отче наш…» С большим трудом ему удалось вырваться из лап Тёмного.
Самое интересное, что такие практики были хорошо известны в монашеских кругах. И сам Максим Грек благословил их. Тот же патриарх убедил послов, что установившаяся после «тренировок» ментальная связь послов с Александром — «се благость и идёт от Духа Святого».
Санька передачей мыслей на расстоянии не злоупотреблял, но заверил послов, что то, что у них появляется в голове, ему становится известно сразу. Сие было проверено неоднократно и врать послам стало не резон. Для «обратной связи» была установлена контрольная фраза, после которой мысль, поступившая в голову послу, считалась «посланием». Фраза была простой и дурацкой: «Липа, липа, я сосна! Приём!». После этой фразы, посол должен был начинать записывать «сообщение».
Не откладывая в долгий ящик, Санька прямо из-за стола «связался» с послом в Персии и отправил ему пространное сообщение о надвигающейся беде, стараясь нагнать на шаха жути, дескать, что после Азова оборотни и шайтаны двинутся на Астрахань, а оттуда на Ширван. Посол, как разнаходился у себя в покоях и смог записать сообщение, не торопясь, с трепетным чувством, с толком и расстановкой. После принятия царского послания Григорий Борисович Васильчиков поцеловал пергамент, встал к образам и стал истово молиться, благодаря Бога за то, что дал особый дар слышать царя.
Ни в Константинополе, ни у крымского хана послов у Александра не было, ибо он отозвал их сразу по восшествию на престол, а новых слать не стал. Не хотел, чтобы издевались над ними.
Санька думал так: «Надо будет турецкому султану, пусть сам послов шлёт, а он, Санька, и так, узнает то, что ему надо». Он сначала приноровился пользоваться толмачами, пересказывая слово в слово то, что слышал в «записи событий». А через некоторое время и сам стал понимать, что говорят на чужих языках. Толмаческий перевод в его голове ложился на оригинал, и Санькина ментальная[3] сущность не только выдавала ему смысл сказанного, но и откладывалась. Так он набрал минимальный «словарный
