Без Веры... - Василий Сергеевич Панфилов
Виноватым себя не чувствую, вот чего нет, того нет! Когда выбираешь между собственным душевным, а может быть и физическим здоровьем, и относительным комфортом чужого, и притом враждебно настроенного человека, здоровый эгоизм быстро берёт верх.
Что-то такое я и подразумевал, затевая интригу. Да и… думается мне, что долго Фрося у нас не зажилась бы. С девочками отношения у неё тоже не слишком-то сложились, а папеньке она надоела и была скорее привычна. Год, может два… и всё, сценарий тот же.
Размышляя, не забываю есть, макая вкуснейшие блинчики в попеременно сметану и варенье, запивая не слишком крепким чаем. Вот тоже… закавыка! Очень люблю хороший чай и кофе, притом непременно крепченные и не по одной чашке в день. А в этом хилом тельце — увы… тахикардия.
Не факт, что у меня больное сердце, скорее сказывается общая дохлость и нетренированность организма, но звоночек так себе, не радостный. От крепкого чая, а?!
— Спасибо, Глафира, — говорю служанке, вставая из-за стола, — очень вкусно.
— Скажите тоже, Алексей Юрьевич, — засмущалась та, видимо, непривычная даже к таким незамысловатым проявлениям благодарности, — ежели к чему охота будет, вы уж только скажите!
— Непременно, — подтверждаю договор и удаляюсь из бабьего царства к себе.
Одеваюсь быстро — собственно, у меня есть только гимназический костюм, купленный на вырост в позатом году уже подержанным, и «Тот, другой!»
«Другой костюм», это собственно бриджи, купленные в том году по случаю у старьёвщика, лёгкая курточка, джемпер и несколько рубах. Небогато, да… но это специфика времени, и отчасти — сословия.
Гимназист обязан носить форменную одежду во всякое время! Летом, на даче… не суть. Обязан.
Правило это, разумеется, нарушается повсеместно, и прежде всего летом. Гимназическая форма на даче считается чем-то наподобие торжественного костюма, а в обычное время детей одевают не столь официально.
Семейство Пыжовых на лето остаётся в городе, так что «Тот, другой» костюм я выгулял ровно один раз, попался в нём педелю и благополучно повесил в шкаф на радость моли. До сего дня он был скорее неким символом вольной жизни, а сейчас я не без трепета одел его, предвкушая Приключения. Дачи… ха!
У меня ещё Москва не исследована! А главное — никаких больше педелей, Кондуитов и вечной опаски всего и вся!
Взяв ключи, я вышел из дому, вдохнул полной грудью пахнущий сиренью летний воздух, и засмеялся негромко. Впереди меня ждёт огромное, бесконечное лето…
… и все попаданческие проблемы могут подождать!
Не знаю, было ли это сатори[18] или что другое, но в эти бесконечные мгновения я многое понял и осознал. Не разумом, нет… но с моих плеч будто свалился невидимый, но тяжкий груз и стало необыкновенно легко жить, дышать, думать…
Прекрасно понимаю, что потом это уйдёт и останется лишь воспоминание, лишь смутное ощущение осознания собственного Я, но… разве этого мало? Эти мгновения дали мне больше, чем десятки и сотни походов к психологу.
Сатори, катарсис[19]… неважно! Я принял эту реальность, и она приняла меня. Это не значит, что я внезапно вжился в это время, пророс корнями в почву религии, истории, сословного общества и мироощущения. Вот уж нет!
Мне по-прежнему не нравится это время, и я многое бы отдал за то, чтобы вернуться домой. Но реальность больше не выталкивает меня как чужеродный организм. Казалось бы… ан нет, не мелочь, совсем не мелочь.
А всего-то — экстернат! Маленький камешек, сдвинувший большую лавину. Возможность жить, дышать, существовать, не будучи постоянно затянутым в наглухо застёгнутый мундир — как буквально, так и фигурально.
Если бы не экстернат… не знаю. Вот честно, не знаю. Я достаточно здравомыслящий человек, и прекрасно понимаю, что бытие беспризорником в этих реалиях может быть горше смерти. А попытка убежать от действительности, спрятавшись в трюме парохода, плывущего в Южную Америку, немногим лучше, если вообще чем-то лучше.
Но и жить так, как жил, я был уже не в состоянии. В принципе. А сейчас…
… я стоял с ключами в руках и по-новому глядел на наш маленький, ничем не примечательный дворик. Они ни капли не изменился, но здесь и сейчас всё выглядит так, будто я нахожусь в картине великого художника. По-прежнему маленький и грязноватый, несмотря на ленивые усилия дворника, но шедевр!
Зная прекрасно, что где находится, и помня каждую дырочку от сучка в подгнившей доске угольного сарая, я тем не менее не пожалел времени и обошёл двор. Не изменилось ровным счётом ничего, но как же это, давным-давно знакомое, стало вдруг выпуклым, живописным и необыкновенно интересным!
А все эти греющиеся на лавочках старики, бабы с помойными вёдрами, играющие во дворе сопливые ребятишки стали вдруг почти родными…
… так что заметив косящуюся на меня тётку Марьяну, я только засмеялся. Не смутился и не обиделся, как было прежде, а просто засмеялся и кивнул.
— День-то какой, а?! — весело спросил я её, улыбаясь так солнечно, что наверное, на эти короткие секунды стал почти обаятельным.
— И правда… — не удержалась от улыбки женщина и подняла глаза к пронзительно голубому небу с редкими барашками белоснежных облаков, а потом посмотрела на колыхаемые лёгким ветерком ветви старой берёзы, покрытые молодой, ярко-зелёной листвой, не успевшей ещё задубеть, и улыбнулась ещё раз.
Переглянувшись как люди, посвящённые в какую-то увлекательную тайну, мы улыбнулись друг другу ещё и раз…
… и тётка Марьяна осталась в маленьком дворике возиться по хозяйству, а я пошёл дальше.
Интересного вокруг — хоть разорвись!
Одна часть меня требует непременно отправиться на Чистые пруды, прямо-таки пылая от желания с разбегу окунуться воду и плескаться бездумно, не заботясь ничем, пока не посинею от холода. А потом, отогревшись — снова, и снова… пока не напомнит о себе подведённый от голода живот.
Другая часть меня, более взрослая, изнывает от желания побродить по старым улочкам Москвы, не тронутым Гражданской и последующей Разрухой, пятилетними планами большевиков и последующими преобразованиями, которые (сугубо мо моему личному мнению!) сделали город только хуже.
