Вадбольский 5 (СИ) - Никитин Юрий Александрович

— Догадываюсь, — ответил я. — В Англии, что уже вся в железных дорогах, никто с ума не сошёл?

Он дернул головой, вздохнул.

— Ну вот, всё испортил. А мог бы подыграть генералу и тайному советнику. Да, в Европе никто не сходит с ума, а что, в России головы другие? Да у нас такие дубы, что хоть молотом бей, только оглянутся: где это стучат?.. Скажу больше, намечаем места, где начнём строить заводы по выплавке железа!

— Спохватились, — сказал я горько, — уверен, будете ещё года два обсуждать, где строить, откуда взять денег, а не отдать ли всё это немцам…

Он сказал проникновенно:

— Потому нам и нужны такие светлые, как у тебя, головы! Много. Иначе Россию не поднять. Нам нужно, чтобы вы активнее включались в процесс. Вы, я имею в виду такие же бойкие и дерзкие, а ты ещё не дорос до «вы».

Я не стал спрашивать, кому это «нам», и правительство, и Аскеты, хотят управлять процессом, а пахать должны другие, но это везде так, глупо кричать о справедливости. Если бы человек вёл себя по справедливости, его затоптали бы ещё на стадии амёбы.

Я думал, что на этом аудиенция и закончится, Рейнгольд ещё раз, уже сухим протокольным голосом заверил, что начальник охраны великого князя слишком зарвался в своём служебном рвении, ему строго указано, чтобы не выходил за рамки полномочий, а то и те можно сузить.

Я думал, на этом всё, и уже начал было поднимать со стула свой российский афедрон, но он вздохнул, лицо помрачнело, и сказал совсем другим голосом, тусклым и невесёлым:

— А теперь скажи, зачем тебе было калечить одного из Долгоруковых?

Я пробормотал, чувствуя себя в самом деле виноватым:

— Была дуэль… переборщил… злость ударила, он пообещал убить моих родителей, секунданты свидетели.

— Мне доложили подробности, — прервал он. — В роду Долгоруковых все хорошие бойцы. Этот не был первым, но хорош, так что удивил ты всех даже очень… Оказывается, ты не только стреляешь умеешь.

Он внимательно смотрел как я мнусь и терзаюсь муками совести, а я в самом деле чувствовал себя хреново, не было никакой нужды так калечить офицера, что всего лишь взялся выполнить пожелание младшей сестры.

Я пробормотал:

— Так получилось, назад не отмотать…

Он покачал головой.

— Говорят, ты сохранял трезвую голову. А это значит, сломал противнику спину не в порыве ярости, а… вполне осознанно. Но Долгоруков — не враг, даже не противник. Всё случилось по молодости и дурости.

— Княжна Ольга, — напомнил я, — или Ольха?.. сказала, что мы враги. Вечные и непримиримые.

Он поморщился.

— Дура. А ещё всеобщего равноправия хотят и права голоса!.. Какое право голоса, она даже не понимает, что половина Вадбольских была в двадцать пятом году на кордонах, защищая Отечество, ещё треть встала за Государя, и только малая горстка выступила против! На Сенатской площади было всего двое Вадбольских!

Я ответил смиренно:

— Мне не дано знать, почему она так решила.

В кабинет заглянул один из служащих, на меня взглянул неодобрительно, ходют тут всякие, а Рейнгольду сказал подобострастным шёпотом, власть имущим такое ндравится:

— Государь император готов принять…

Рейнгольд мгновенно выпрямился, лицо стало строгим и государственным, сказал отрывисто:

— Вадбольский, вам пять минут! Император очень занят. Но когда я сказал, что проведу с вами воспитательную беседу, велел провинившегося показать и ему. По-моему, зря.

— Не нам судить действия Самодержца Руси Великой, –произнёс я с пафосом и, поклонившись, вышел из кабинета.

Надеюсь, он уловит иронию и не запишет меня в число недоброжелателей.

Глава 3

Рейнгольд сам ввёл меня в кабинет самодержца, уже знакомый, ничего не изменилось, даже император всё так же трудится над бумагами за столом, для него и ножки кресла подрезали, чтобы не слишком возвышался, а то приходится горбиться, всё-таки рост в два метра, плюс атлетическое сложение вроде бы требуют не бумажки подписывать, а с мечом в руке вести войска в битву. В схватке с Ричардом Львиное Сердце не оставил бы тому ни единого шанса.

Я остановился посреди кабинета, замер, почти не дышу, чтобы не отвлекать Государя Императора, вдруг что полезное пишет, а я собью на неполезное стране, обществу и государству.

Едва ли не самая трагичная фигура российской истории, Николай Первый начинал очень обнадеживающе: подготовил закон об освобождении крестьян, принял свод законов Российской Империи, сократил срок службы в армии с двадцати пяти лет до пятнадцати, да вообще сделал многое для рывка страны в сильную и просвещённую державу.

Но глупое восстание декабристов сломало все реформы и отбросило страну на полсотни лет назад. В обществе выступление декабристов сперва вызвало великие надежды, но после суда, где большинство бунтовщиков вели себя малодушно и всё валили на подбивших их на злое дело товарищей, пришло глубокое разочарование, что вылилось в горький стишок:

'Во глубине сибирских руд сидят три мужика и срут.

Не пропадёт их скорбный труд, придут собаки и пожрут'.

Потому вместо ожидаемых реформ и свобод, император закрутил гайки: запретил выезд за границу на учёбу, усилил цензуру, укрепил единоличную власть, из-за чего сам вынужден был работать ежедневно по восемнадцать часов, не зная выходных.

А ещё он красиво заявил: «…Кто погубил Францию, как не адвокаты… Кто были Мирабо, Марат, Робеспьер и другие⁈ Нет,… пока я буду царствовать — России не нужны адвокаты, без них проживём».

Но без юристов не прожить, дворянское слово чести пока ещё в чести́, но козе понятно, индустриальная революция извергнет из своих клокочущих недр новую породу предпринимателей, у которых закон: «Не обманешь — не продашь». С такими дела можно вести только очень осторожно, все пункты нужно тщательно обговаривать и записывать, а вот здесь как раз юристы и необходимы обществу, раз уж обмануть становится не стыдно, а если обман ещё и приносит прибыль, то и почётно, молодец, умеет дела вести!

Не так правишь, полумал я с жалостью, не так… А как? Не знаю. Даже со всеми знаниями и аугментацией скажу честно, что любое послабление и дарование вольностей обществу вызовет волнения, спешное создание тайных обществ, чтобы эти вольности быстро развивать дальше, будут бунты, уже вижу горящие усадьбы помещиков, жестокие убийства всех, на кого можно сказать «барин»…

Император поднял голову, огромный, налито́й силой, но из-за атлетически развитой фигуры выглядит стройным, усмехнулся правым уголком рта.

— В деле о тебе упомянуто, что избегаешь светских приёмов, пирушек, ни за кем не волочишься, хотя юноша видный, связи с сильными мира заводить даже не пытаешься, что удивительно, отказался от двух приглашений на бал в Императорском дворце…

Он взглянул на меня с прищуром, словно подозревая в подпольной работе на бомбистов, умолк, ожидая ответа.

Мороз прокатился по моей спине, примораживая к коже капельки пота, я ответил с осторожностью:

— Ваше величество, у меня и так недостаёт времени на работу, а если буду хоть каким-то боком приближен ко двору, у меня и тех жалких крох не останется!

Он поинтересовался, рассматривая меня в упор:

— Значит, делу время, потехе час?..

Я сказал почтительно:

— Мне перестать стараться быть похожим на вас?

Он с минуту молчал, продолжая меня рассматривать со всей тщательностью, словно стараясь увидеть, где именно лгу, но такое уж я чудо, работа в самом деле интереснее, чем развлекухи, но кто поверит? Хотя и развлекухами не гнушаюсь, но тут слишком уж всё примитивное: выпить, подраться, впердолить, снова выпить… Нет уж, лучше работа. От неё и послевкусие радостное, это не то, что похмелье после развлекухи по-петербургски.

— Ты хорош, — проговорил он со вздохом. — Но слишком чист, затопчут быстро.

— Ваше величество, — сказал я, — весьма зело жажду сперва попытаться преуспеть в работе, а уже потом положить её к стопам вашего августейшего…