Ревизор: возвращение в СССР 24 - Серж Винтеркей
– Это, оказывается, было только начало, – пошутил я, взглянув на соседа, он многозначительно улыбнулся и кивнул.
Воспользовавшись моментом, расспросил его, как меняются декорации в театре. Он посоветовал первое действие писать для одних декораций, а второе для других, если надо сменить обстановку.
– Во время антракта можно успеть полностью декорации сменить, – объяснял он мне. – Или ещё есть такой приём, когда сцену делят пополам и подсвечивают то одну, то другую половину с разными декорациями, но это для зрителей не очень хорошо, глаза устают, там контраст сильный получается, тёмной и светлой половин сцены.
– Блин, сколько нюансов, – заметил я.
– Ну а как ты хочешь? В каждой профессии есть свои секреты мастерства.
Он ещё рассказал мне немного про грим, правильно Дробышевский говорил, перегримировать актёра во время действия довольно сложно, на это нужно время. Переодеть ещё можно. Вскоре они с Идой засобирались домой, ещё раз всех поздравили и ушли.
Предложил сменить кого-нибудь и позаниматься мальчишками, пока время появилось. Мне вручили Русика и я пошёл с ним к ёлке. Так интересно было наблюдать за ним, как в его округляющихся глазках отражались лампочки гирлянды. Почему-то вспомнилось, как отец меня точно также подносил к ёлке. Наверное, тоже смотрел, как у меня в глазах лампочки отражаются.
Так грудь сдавило от тоски. Пока молодой был, всё некогда было о родителях подумать, а потом они ушли один за другим, хоронил, не осознавая толком всю глубину потери. Работа в сумасшедшем ритме, выживали после краха СССР, вертелся без продыха. Только потом взвыл, когда все осознал… Этот страшный момент, когда рука поднимается снять трубку позвонить, а звонить-то некому…
Появилось острое желание посмотреть на них, на нас... Мы каждый вечер собирались в большой комнате. Мама или гладила, или что-то штопала, папа вечерами сидел на диване, телевизор смотрел или газеты читал, а Ленка, сестрёнка, любила лазить по спинке дивана в этот момент и садилась бате на плечи. Я любил в это время на ковре валяться с Мурзилкой… Стоп! Я же в первый класс уже пошёл! Наверное, уроки на кухне делаю. Хотя нет, уроки я успевал днём делать, до прихода родителей с работы.
Блин! У меня же есть супер-пупер фоторужьё! Забраться на лестничную площадку в доме напротив этажом повыше поздно вечером… Двери в подъезды не запираются, ходи, кто хочет.
Терпел все, терпел, боялся что-то испортить, ведь младший брат еще не родился… Но ведь ничего не изменится, если я сделаю несколько фотографий из соседнего дома? Мое фоторужье для того и создано… Все, решено – в ближайшие дни займусь.
Так – что еще из срочного? С Дианой один на один переговорить нужно по тому, что надо делать, чтобы в тюрьму за рубежом не присесть! Все, не буду откладывать, завтра же и позвоню.
Тут раздался звонок телефона и я взял трубку. Сбивчивый взволнованный мужской голос просил срочно Ивана Николаевича, извиняясь за беспокойство.
– Какой Иван Николаевич? – переспросил я. – Вы, похоже, ошиблись. Наберите номер ещё раз.
Но взволнованный молодой человек, назвав мне мой номер, заявил, что он не мог ошибиться.
– Он оставил этот номер на всякий случай, вдруг, что случится срочное или важное. Так оно случилось. И срочное, и важное! Я с раскопок зову! Зовите-зовите! Он будет в полном восторге!
Тут только до меня дошло, что я не знаю отчества Ивана Алдонина. А ведь звонят явно ему. Позвонил им в дверь, и, как только он открыл, спросил:
– Ты Николаевич?
– Ну, да, – ошарашено посмотрел он на меня не сильно трезвым взглядом.
– Подойди к телефону – мне обещали, что ты будешь в полном восторге…
Глава 10
Москва. Квартира Ивлевых.
Привел Ивана, показал ему на лежащую рядом с аппаратом трубку.
– Алдонин. Слушаю, – подошёл он к телефону.
Подслушивать было неудобно, встал в стороне, возле входной двери и наблюдал за ним. Эмоции на его лице сменялись как в калейдоскопе, то крайнее удивление, то радость, то разочарование.
– Что случилось-то? – спросил я, едва дождавшись, пока он положит трубку. – Такого срочного и важного? В чем восторг, товарищ? Почему не вижу его на лице?
– Вот тебе и закопали яму от сортира! – потрясённо проговорил он.
– Что-что? – недоумённо уставился я на него.
– Собирались уже в Москву, сворачивались, прибирались после себя. А тут представляешь, кубышка глиняная на литр объёмом примерно, как не заметили, когда яму копали? Глина… В грязи… Может, за камень сошла?
– Подожди, подожди! Кто копал? Где копал? – заволновался я, услышав денежное слово «кубышка».
– Экспедицию в Городне наши сворачивали, завтра ж на работу, – объяснил мне Иван. – Яму от сортира закапывали, кубышку задели лопатой, а там монеты петровские да европейские, золото, серебро.
– Так! Надо срочно ехать, – ещё больше забеспокоился я. Это же всё наше, музейное. – Молодёжь сейчас всё растащит!
– Да они знают, что надо делать, – попытался Иван успокоить меня. – Не первый год работают. Милицию сразу вызвали…
– Ну, и чем ты недоволен? – спросил я, видя разочарованное лицо соседа. Подумал, он сожалеет о сдаче клада милиции. – Это же находка! Не два кольца и три бусины.
– Ты не понимаешь… Одно дело вот так, по телефону узнать. И совсем другое самому наткнуться, или, хотя бы, рядом стоять. Услышать звон монет, извлекать это всё, пересчитывать, упаковывать… Это такие эмоции!
– Слушай, ну, это твои люди нашли, в твою экспедицию, так что твоя заслуга тоже в этом есть и, надеюсь, она будет всеми признана.
– Да брось. Ко времени нашего кургана этот клад не относится, к заявленной цели экспедиции никакого отношения не имеет. Тем более, директор завтра с утра узнает от меня, нужно же доложить, и там и без меня найдётся, кому прославиться.
– Так это редкие монеты? Достойный клад, вообще?
– Спрашиваешь! Были бы там николаевские червонцы, так это бы ерунда полная была. Разве что как золото какая-никакая ценность. Но там ребята грамотные в нумизматике, все практически определили уже. В кладе
