Хозяйка драконьего замка - Екатерина Белова
Вспыхнет пламя в белом городе в дни большой воды, в синих стеклах отразятся крики. Тысячи тысяч против тысячи тысяч ради алого камня, лежащего на дне. Белая дева в белом саду возносит черную молитву во имя чужого бога.
— Увидела? — без улыбки спросил драконир.
Он даже не обернулся, хотя пламя пророчества ложилось синим отсветом на его лицо. Дыхание застряло у меня в груди.
«Никогда не видел, чтобы коридоры выпадали так быстро», — сказал Ашнас, словно каждый день видел эти коридоры. Ашнас, который откуда-то знал, что это колыбель, и что паучка оторвали человеческие руки. Который смотрел на меня, и его глаза горели золотом.
С трудом кивнула, не отрывая от него взгляда.
— Тогда иди, — он поднял руку и в конце залы с невидимым гулом сдвинулся каменный проход. — Мы устали и желаем покоя. Если тебе суждено найти путь, ты выберешься.
Без единого слова, прижав паучка к груди, я прошагала к выходу и ни разу не обернулась. Спину жег лазерный взгляд драконира.
Хотя, конечно, никакой это не драконир и уж тем более не Ашнас. От Ашнаса осталась только окровавленная рубаха и груда выпотрошенных артефактов, сложенных у стены.
С самого начала я ходила под ручку с богиней. Или богом. Так уж сложилось, что Арахна была мужиком.
Глава 10. Материнское наследство
Хотела бы я сказать, что все закончилось. Но каменный коридор сменялся следующим, а я все шла и шла, пока не сообразила оставлять черные липкие мазки от своего паучка на стенах.
И точно. Я ходила по кругу.
Наверное Арахна сообразила, что мне не хватает безгрешности. Или надо говорить «сообразил»?
Ноги меня уже не держали, голода не чувствовалось, но от жажды горело в горле, руки затекли настолько, что я не выдержала и оторвала платью хвост, скрепив его наподобие слинга для паучка. В конце очередного коридора уселась прямо на пол, обессилено вытянув ноги. В голове было пусто.
Я бы поплакала, но обезвоженный организм выдавал только сухое рваное дыхание. Маленький паучий комочек пульсировал напротив сердца, и я против воли начала задремывать.
Все же я оказалась права. Горечь, боль, невыносимая, жгущая сердце боль меня отпустили. Я была мертва для матери, мужа, сестра и многочисленных родственников, можно было вздохнуть и освободиться от родственного ига, кормящегося на моем состоянии. Как бы не поступила Виве, меня это уже не касается. Даже умирать не так страшно.
В одиночестве, конечно, зато без особенных сожалений и страданий, что около тебя кучкуется двадцать человек народу и, затаив дыхание, ждет, когда же ты, наконец, загнешься.
Коридор дернулся и я невольно открыла глаза.
В конце коридорной кишки образовалась развилка на каменный и земляной ходы, и меня вдруг со страшной силой потянула войти в земляной ход. Но ведь надо ходить только по каменным?
Проморгавшись, и стараясь не трогать лицо измазанными в пыли и земле руками, поднялась и с трудом доковыляла до развилки. Внутри крепла уверенность, что мне надо в земляной ход и все тут. С подавленным ужасом заглянула в круглую черную дыру, словно пробитую гигантским червем и со вздохом шагнула внутрь.
Теперь метки оставлять было особо негде. Слишком темно, а земля… слишком мягкая.
Передо мной возникла новая развилка и я, не думая, свернула в очередной земляной ход, после еще раз, и еще. И заметила одну странность. Когда я сворачивала без размышлений, то внутри зрело чувство, что все делаю верно, а вот стоило только задуматься, как ходы начинали путаться. Ум метался, как буриданов осел.
Пару раз мне даже пришлось возвращаться назад и идти к развилке, насильно заставляя себя думать не о том, куда свернуть, а о Дареше. Воспоминания придавали мне спортивной злости.
А после кожа поймала легкий порыв ветра. Я встрепенулась наподобие канарейки, увидевшей распахнутую дверку клетки и на подгибающихся ногах рванула вперед. Ну как рванула… Поползла, цепляясь онемевшими пальцами за земляные стены. Шестиногие меня больше не волновали. Авось не фарфоровые, не треснут, если девушка на них облокотится.
Ход кончился так резко, что я даже не сразу это поняла. Просто стояла, пошатываясь, захлебываясь сладким и пряным воздухом. Как много неба! Как много… мира.
Вокруг уже повечерело, но все еще стояли шатры, горели костры, а высокорожденным принесли походные кресла и столики.
Один из храмовников выронил чашу и уставил на меня дрожащий палец:
— Смотрите! Скорее, смотрите!
На меня шокировано оборачивались и застывали, словно я в одночасье стала медузой Горгоной. Одна из девиц села мимо коленок своего драконира, а у бедной Лети из приоткрытого рта лился коктейль. Император, которого я увидела последним, уставился на меня, как на привидение.
— Ты мертва, — прохрипел он. — Мертва!
Император переместился ко мне с какой-то немыслимой для человеческого существа скоростью, и миг спустя я уже смотрела в желтые пылающие глаза, в которых застыл по-змеиному неподвижный щелевидный зрачок. Запоздало отшатнулась. Каблук ботинка задел какой-то камешек, и я накренилась наподобие корабля в непогоду. Кто-то крепко взял меня за плечи, удерживая вертикально.
С замершим сердцем обернулась. В груди погасло. Не Харраш. Незнакомый блондин с на удивление тонкими чертами лица для такой мощной фигуры. Кажется, я видела его в зале на трапезе с императором.
— Прекрати, Раш, девчонка прошла пещеру и осталась жива, а значит выполнила волю богини, — сказал он напряженно, не отводя глаз от озверевшего императора.
Причем «озверевшего» было далеко не фигурой речи, а самой, что ни на есть, реальностью. Проявились когти, руки скрючились в желании ломать и выкручивать, по лицу, по плечам и мощной шее поползла чешуя какого-то странного, словно пепельного оттенка.
— Она должна быть мертва, — вкрадчиво напомнил император. — Отдай ее мне, и я буду добр, смерть придет к этой кошке быстро.
— Мы договаривались не о таком, Раш… — выдохнул мой невольный защитник.
Какая-то отстраненная часть меня вспомнила, что полное имя императора Рашван из рода Варх-Винзо и отметила, что у блондина довольно тесные отношения с императором. Достаточно тесные, чтобы называть того уменьшительно-ласкательным именем.
Последняя мысль почему-то привела меня в самое доброе расположение духа, и я, не сдержавшись, хихикнула. Эта зверюга и ласковое
