План битвы (СИ) - Ромов Дмитрий

Клац, и вылетающее лезвие вспыхивает в лучах солнца белой молнией. Ставки повышаются, но старший козырь всё ещё прячется у меня за ремнём брюк. Я тяну носом воздух и остро чувствую запах пыли и металла.

— Тебе конец, Корней, — спокойно говорю я, но он, кажется, придерживается строго противоположной точки зрения и надвигается, делая ложные выпады.

Но я не поддаюсь на его игру и продолжаю стоять. Ну а вообще-то, какого хрена! Он пришёл ко мне и хочет отнять моё кровное, то на что не имеет ни малейшего права. Более того, он причиняет вред моим людям, да ещё и ножом размахивает. И если я сейчас не покажу, кто в доме хозяин, любой поц, любой хрен с горы, возомнивший себя неизвестно кем, сможет прийти и потребовать моего.

В общем, это не мы плохие, это жизнь такая. Этот мир придуман не нами, этот мир придуман не мной… Надо же, такое чувство, что всё это длится не менее получаса, а Пугачёва в конторе даже ещё песню не допела…

Я вынимаю револьвер и наблюдаю, как лицо Корнея тут же меняется. Оно становится удивлённым и недоверчивым, будто он не верит, что это не игрушка. Вот и всё, конец фильма! Адиос, амиго!

Я поднимаю руку с наганом, но в этот момент получаю удар сбоку из-за спины. Какого хрена! Адвокат! Да, это сраный Адвокат. Он врезается в меня, сбивая с ног, и увлекает вниз на землю, в пыль и грязь. Адская боль пронзает грудь и плечо, но теперь-то уж всё равно. Я ору от этой боли и крушу локтем его сияющую холёную рожу.

Хрустят, ломаясь, очки или хрящи, а может быть крошатся его зубы, не знаю, сейчас мне не до деталей. Адвокат жалобно стонет и моментально оставляет меня в покое, разжимая объятья. А вот Корней, воспользовавшись этим неожиданным перформансом, делает шаг, разделяющий нас, и напрягается, чтобы обрушить на меня своё орудие, своё тело, свой гнев и поставить большую красную точку в этом поединке.

Но он не успевает, потому что на него самого обрушивается кусок водопроводной трубы. Это Платоныч, покинувший капитанский мостик, устремляется мне на помощь и херачит его со всей дури. Прямо по трапециевидной! Молодец, дядя Юра! Думаю, ключице пи**ец. Жаль, что левой…

Корней ревёт и развернувшись, с места, без подготовки, делает дикий бросок в сторону Платоныча, успевающего лишь выставить руку. И… твою дивизию! Кажется, задевает его! Нет! Нет, твою мать! Сука! Вот это было зря, засранец! Ты можешь пытаться убить меня, но не Платоныча! Ты можешь пытаться забрать моё и, может быть, останешься живым, но ты, наглая безмозглая сука, не смеешь поднимать руку на Платоныча!

Я же до последнего оттягивал и надеялся. Бах! Ведь я же говорил тебе убираться. Бах! Сука. Из-за тебя я… Бах!

Три выстрела из положения лёжа. Все три в его безмозглую тупую башку, брызнувшую арбузной мякотью. Вот и всё. Бой окончен, но ящик Пандоры только что открылся, так что попробуйте меня остановить.

Я поднимаюсь и посреди немой сцены, посреди застывшего скульптурного ансамбля навожу ствол на перекошенную от ужаса рожу Адвоката.

— Не-е-е-т… — стонет он, размазывая кровь по щекам.

Сука! Я снова стреляю. Чуть отвожу ствол в сторону и стреляю. Надеюсь, он чувствует касание воздуха, обожжённого пулей.

— Ещё хочешь работать у меня директором? Пойдём, расскажу, что тут у нас и как.

— Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста… — воет он и ползёт в сторону тачки.

Пистон перевязывает руку Платонычу.

— Хорошо полоснул, надо шить, — говорит он. — Погнали в травму.

Погнали. Юрка сидит на земле и потихоньку приходит в себя. Бычки ползут к своей машине и тащат того, кто не может идти сам.

— Падаль свою заберите, — приказываю я.

Они послушно подходят и подняв тело Корнея запихивают в свою маршрутку. На этом мы заканчиваем. Везите прах своего попранного вождя, придайте его земле и не возвращайтесь сюда, орки.

— Теперь вы принадлежите Цвету, — говорю я. — Пойдите к нему и скажите, что с вами произошло. Пусть он решает, как с вами поступать.

Захватчики уезжают, унося новую легенду об отмороженном Бро, к которому лучше не соваться. Как известно, доброе слово и кольт намного лучше, чем просто доброе слово. Так что, по большому счёту, эти выстрелы в один миг перевели меня из разряда мальчика, у которого можно взять всё, что понравилось в разряд людей, к чьим словам стоит прислушаться и без всякого кольта. То есть револьвера.

Мы возвращаемся в город. За руль сажусь я. Несмотря на боль в плече, мне вести сподручнее, чем Платонычу с вспоротой рукой. Юрик оклемался, но показаться врачу всё-таки стоит.

Едем прямиком в травму. Всё обходится. Посетителей нет и, хоть у врача возникает куча вопросов, их удаётся закрыть, невзирая на то, что простая бытовая взятка в этом времени далеко не настолько чудодейственна, как сорок с лишнем лет спустя.

Состояние Юрика терпимое.

— Если б были мозги, могло быть сотрясение, — хохмит он.

Платонычу обрабатывают рану и накладывают швы. Сухожилия и артерии не задеты. Через пару дней прийти на перевязку. Мы отвозим машину. Платоныч остаётся на работе, ему, оказывается тоже на пленум нужно. А мы возвращаемся на базу.

Скачков критически осматривает Юркину физиономию и качает головой.

— Если планировал Корнея убирать, нахера было махаться? — строго спрашивает он у меня.

Прав он, конечно, подставил я пацанов, да и Платоныча тоже. Но в том-то и дело, что я до последнего надеялся, что не придётся… Ну, короче… Да, налажал… Хотел руки чистыми оставить, а так не бывает. Блин. Знаю ведь, что не бывает. Ладно, все наши живы, к счастью. Всё, что нас не убивает… типа делает сильнее…

— А если не планировал, то и не надо было пушку брать.

Пожурив, он рассказывает, как всё прошло на пленуме. Он стоит перед нами в парадном мундире с кучей наград. Я его в таком виде ещё не видел. Пацаны смотрят с уважением, просят рассказать об орденах, но Скачков отвечает коротко и односложно:

— Нет.

Наган у пацанов тоже вызывает огромный интерес. Показываю, разумеется. В какой-то момент смотрю на часы и обалдеваю. Ё-моё! Надо же бежать за своей медалью. Я сломя голову несусь домой, переодеваюсь, заглатываю две таблетки анальгина, хрен с ним, что ядовитый, но болит серьёзно. Выскакиваю из подъезда и замечаю жёлтый ментовский уазик. Да твою же за ногу! Ну почему⁈

— Эй, Брагин, — зло бросает Суходоев через открытое окно. — Сюда иди.

— Да пошёл ты, Суходоев! Я сейчас на пленум обкома иду, и если ты…

Он зло смотрит и скривившись заставляет себя произнести:

— Извини, короче…

Губы не слушаются, их будто судорогой сводит.

— Чего?

Мне даже жалко его становится, прямо мальчик для бития. То пошлют незаконно задерживать, то пошлют извиняться.

— Что слышал… сска…

— Типа извиняться послали перед орденоносцем?

— Да пошёл ты… — шипит он. — Мы с тобой ещё не закончили…

— Ладно, не парься, скажу, если спросят, что УВД принесло извинения. Ты тоже извини, если что. Ну, а что было делать? Сам пойми.

Он отворачивается и бросает водителю:

— Поехали.

Смотри-ка, Печкин-то пошёл на попятную. Значит не все ещё мозги пропил. Думаю, скрипел он не меньше Суходоева. Может пожелать отомстить за унижение. Ладно. Посмотрим, что с ним можно сделать…

Бегу в филармонию.

— Куда⁈ — окликает меня дежурный в фойе.

— Да на пленум я, на пленум.

— А ну-ка, документик сюда. Не молод ты по пленумам шастать?

Пока прохожу эту проверку и фейс-контроль, время неумолимо ползёт вперёд. Поэтому, когда я добираюсь до организаторов, референтов, или кто они там такие, в их рядах уже начинается лёгкий шухер, типа где Брагин?

— Ну, что же вы, товарищ Брагин опаздываете? Пойдёмте в зал скорее, вас уже объявят с минуты на минуту.

И точно, только сажусь в заднем ряду, со сцены раздаётся:

— Для награждения на сцену приглашается секретарь комсомольской организации швейной фабрики «Сибирячка», заместитель руководителя городского военно-патриотического объединения молодёжи «Пламя», товарищ Брагин Егор Андреевич.