Егерь: назад в СССР 2 (СИ) - Рудин Алекс

— Сейчас.

Беглов достал из рюкзака длинную тонкую бутылку.

— На этот раз — грузинский!

— А Рустам? — спросил я Георгия Петровича.

Генерал правильно понял мой вопрос.

— Рустам ничего не знает. Можешь быть спокоен, Андрей Иванович. Наливай, Володя!

— У меня баня натоплена, — сказал я. — Может быть, после неё?

— Баня? — изумился Беглов. — И ты молчал, Андрей Иваныч? Тогда сначала париться, а ужин — потом!

— Вы идите, парьтесь. А мне надо отлучиться ненадолго. Сейчас я вам полотенца дам.

Я достал из шкафа два чистых полотенца и вручил их Беглову.

— Веники в предбаннике на лавке. Горячей воды полный бак. Речку, чтобы нырнуть, сами найдёте.

Беглов изумленно расхохотался. Смех его звучал так, словно филин ухал в пустую бочку.

— Ай, да Андрей Иванович! Рассмешил!

Конечно, я пошёл к Кате. В одном из окон медпункта горел свет. Сквозь стекло я увидел, что Катя сидит за столом и читает при свете настольной лампы.

Я не стал подкрадываться к окну. Вместо этого повернул за угол, поднялся на дощатое крыльцо и громко постучал в дверь.

— Открыто! — раздался Катин голос. — Андрей, это ты?

Я пригласил Катю пойти ко мне, но она отказалась.

— Там чужие люди. Может, и хорошие, но всё равно — чужие. Давай лучше здесь посидим. Мне с тобой хорошо.

— Ты же не уедешь без меня? — спросил я Катю, обнимая её за плечи.

— Конечно, нет, Андрюша, — ответила Катя и доверчиво прижалась ко мне. — А ты долго пробудешь на озере?

— В понедельник постараюсь вырваться, хотя бы на полдня, — пообещал я.

Катя только вздохнула.

— Вот уже и осень скоро, — задумчиво сказала она. — На берёзе возле медпункта листья начали желтеть.

— Да какая там осень! — возразил я. — Только начало августа!

— Это ранняя осень!

Катя лукаво улыбнулась.

— А у меня для тебя подарок! Специально ездила в город. Вот!

Она протянула мне транзисторный приёмник.

— Здесь можно слушать музыку! И всякие интересные передачи.

— Да я знаю, — улыбнулся я.

— Если как-нибудь вечером тебе станет скучно на твоём озере — ты включи передачу из Ленинграда. И думай обо мне.

Катя говорила это без всякого кокетства.

— Договорились!

Я осторожно поставил приёмник на стол, снова обнял девушку, притянул её к себе и поцеловал. Катины губы ответили мне.

В субботу утром мы с Бегловым охотились на берегу Песенки. Георгий Петрович и Тимофеев взяли лодку и рано утром, ещё по темноте, выехали в озеро. Отец подумал и присоединился к ним.

— Староват я уже ногами уток из травы выгонять! — проворчал он. — То ли дело в лодке — посиживай себе, да постреливай!

Узнав, что мой отец хочет приехать на открытие охоты, Георгий Петрович предложил съездить за ним на машине. В сумерках мы всей гурьбой даже отправились к председателю, чтобы позвонить к нам домой.

Но отец отказался наотрез.

— Машина генералам положена, вот пусть генералы на ней и ездят, — заявил он. — А меня потом соседи расспросами замучают.

Тремя автобусами с пересадкой он добрался до Светлого. И даже оттуда пришёл пешком. Как раз успел к ужину.

Хорошо, хоть резиновую лодку на себе не притащил. Зато придирчиво осмотрел все плоскодонки на базе и выбрал самую, по его мнению, лучшую.

— Батя, — не выдержал я. — Темно уже! Что ты там разглядываешь? Идём за стол!

За ужином я почти не пил и внимательно следил, о чём Георгий Петрович с психотерапевтом расспрашивают отца. Но разговор шёл самый обычный, в основном — об охоте. Вспоминали всякие случаи.

Георгий Петрович рассказал, как мы с ним добирали раненого секача. Отец довольно кивал.

— Андрюха с малолетства со мной в лесу. Я его натаскал, как следует. Не хуже собаки. Помню, пошли как-то с ним на уток. Я ему свою одностволку дал старенькую. А у нас за городом болотина — и уток там тьма! Вот мы вечером и пошли, после работы. Не успели подойти к болотине — слетает кряква. Андрюха хлоп! — и сбил её влёт! Утка в воду и шмякнулась.

Отец рассмеялся, хитро щуря глаза.

— Я ему и говорю — молодец, сынок! Метко стреляешь. А кто теперь утку доставать будет? И тут он штаны скидывает — и в воду! А сентябрь уже, вода холодная! И ведь достал! Вылез — весь синий, губы трясутся. Но не упустил добычу.

Но сейчас лазить за утками в воду было не нужно. Арчи и Рони — два рыжих спаниеля — так и сновали в высокой траве впереди Беглова.

Доктор держал ружьё в руках, наготове. Я шёл позади него, поэтому моя двустволка спокойно висела на плече. Я теперь не охотник — егерь. Моё дело — организовать охоту, а стреляют пусть другие.

Две нагулявшие жир кряквы шумно сорвались из-под берега, испугавшись собак. Послышалось тревожное кряканье.

Беглов вскинул ружьё. Выстрел, второй!

Громкое эхо прокатилось по лесу, отразилось от воды и ушло вверх.

Одна из уток словно споткнулась в полёте и камнем рухнула в траву. Собаки рыжими молниями метнулись к ней.

Вторая с перепугу заложила широкий круг и шла прямо на нас.

— Андрей! Стреляй! — крикнул Беглов.

Но я только улыбнулся, провожая утку взглядом. Пусть летит. Хватит на мой век уток.

Со стороны озера тоже послышались выстрелы.

Из кустов показался Арчи. В зубах он крепко сжимал подбитую Бегловым утку. За ним трусил Рони с обиженным выражением на морде.

Открытие охоты состоялось.

Глава 13

— Цыц, хохлатые! Раскудахтались!

Баба Таня, кряхтя, наклонилась и стала собирать крупные коричневые яйца в крапинах свежего помета.

— Ужо всё обгадили! — беззлобно ругалась она недовольно квохчущих кур.

Яйца баба Таня складывала в алюминиевую миску, которая стояла на табуретке. С табуреткой и по дому, и по огороду ходить проще. Давеча с палкой пошла. Прислонила её к яблоне, а палка возьми, да упади в траву! Уж до чего шарила сослепу — насилу отыскала!

Конечно, с табуреткой медленнее. То ножкой за порог зацепишься, то за ступеньку.

Ну, так а куды торопиться? Молодые пусть торопятся. Пробегают всюю жизнь, потом оглянутся — где она, жизнь-то? И нету её.

А в старости и с табуреткой всё успеваш. Некуда торопиться, дак! А всё одно — забот много. Кур накорми, прости господи. Собаке тоже пожрать навари. В этом году и огород сажать не стала — воткнула редиску да лук.

А всё одно — травой зарастает, полоть надо. А полоть на табуретке — милое дело. Сиди себе, да дёргай траву.

Наклоняться только трудно — кровь в голову так и шибает. Катька-доктор говорит — это у вас давление, бабушка. Выдумает тоже! Чему там давить? Кровь шибает — вот и весь разговор.

Баба Таня вспомнила, как Катька нацепила ей на руку тугую повязку и стала качать в неё воздух какой-то резиновой штукой, сжимая её в кулаке. Повязка сильно сдавила плечо. Потом Катька что-то покрутила, и воздух стал медленно уходить, а Катька слушала у бабы Тани пульс.

— Сто восемьдесят на сто десять, — озабоченно сказала она. — вам бы в больнице полежать, Татьяна Семёновна!

Выдумала — в больнице! А кур на кого оставить, собаку? Огород травой зарастёт — не выдергаш потом.

С трудом выпрямившись, баба Таня постояла немного, держась рукой за дощатую стену курятника. В глазах кружились цветные звёздочки вперемешку в прозрачными, словно стеклянными мушками.

Трифон говорил про эти мушки. От них надо травку специальную заваривать и пить по утрам натощак. Только вот травка, как назло, кончилась.

И другая травка у Трифона есть — от ног. Заваришь в тазу, ноги туда опустишь на часок — и легчает! Колени меньше болят, и ходить легче.

Передохнув, баба Таня подняла табуретку и, переставляя её перед собой, медленно пошла к выходу. Куры за спиной успокаивались, рассаживались на нашест, собираясь подремать после сытной еды.