Фарватер Чижика (СИ) - Щепетнев Василий Павлович

А наши источники не разбирают, незачем населению вникать в это дело. Когда будет нужно, сообщат: товарищ Растаковский освобожден от должности министра мягкой промышленности и выведен из состава Политбюро по его просьбе и в связи с переходом на другую работу. Всё.

Би-Би-Си же ехидно заметит, что Растаковский теперь будет работать директором совхоза «Маяк Революции» в Алтайском Крае.

А в наш институт придёт бумага, и портреты Растаковского, если таковые найдутся в стенах учебного заведения — найдутся, как не найтись! — будут уничтожены с подписанием соответствующего акта.

Андрея Николаевича Стельбова никто освобождать от должности и выводить из кандидатов в члены Политбюро не собирается. Ну, насколько мне известно. Если и выведут, то не вниз, а вверх, в действительные члены Политбюро. Но не сегодня, нет. И не завтра. Потому что сегодня и завтра Андрей Николаевич посещает Чернозёмск.

Он, Андрей Николаевич, остаётся первым секретарем обкома, хотя почти всё время проводит в Москве. Обыкновенное дело для кандидата в члены политбюро. Нужно работать и здесь, и там, на Земле и в Космосе. И наша область опять отличилась — очередной рекордный урожай, весомый вклад в Закрома Родины. Наверху идёт разработка Продовольственной Программы, и Стельбову в ней отведена заметная роль. В разработке, а затем и дальше. Так говорит Би-Би-Си. Ну, и другие доступные источники.

А я всё думаю: заглянет Андрей Николаевич ко мне по-соседски, или нет.

Мне думается, нам есть о чем поговорить. Возможно, у него найдутся ко мне вопросы. Возможно, у меня найдутся ответы.

Девочки с дачи съехали. Обживают собственные квартиры. Независимость требует жертв. И, конечно, приятно чувствовать себя хозяйками. Гнездовой инстинкт. Шьют занавесочки, шторы, в ожидании немецких кухонь и югославских гарнитуров. Югославский, впрочем, будет только у Пантеры, Лиса выбрала чешский. По каталогу «Березки», очень удобно. Придёт контейнер, крепкие грузчики доставят мебель по адресу, умелые столяры аккуратно соберут то, что нужно будет собрать. Всё будет чётко и слаженно — если знать куда обращаться и не экономить на людях.

Девочки знают.

Вера Борисовна поднялась ко мне.

— Миша, к вам там человек…

— Человек? — явно не Стельбов. Стельбова бы она назвала иначе.

— Ну да, у проходной. Говорит, из института, преподаватель.

— Тогда пусть пройдет, раз преподаватель.

В прошлую среду я зашёл в ректорат, мол, в связи с напряженным графиком международных соревнований прошу предоставить мне индивидуальный график учебы.

Зашёл удачно: ректор был на месте, и даже сразу меня принял. Нет, я понимаю, что я и гроссмейстер, и чемпион страны, и лауреат, и вот теперь орденоносец, и вряд ли ректор, товарищ Мурфенко, стал бы меня томить в приёмной, но ведь всякое случается — совещание, собрание, ректор на симпозиуме, на съезде, на больничном.

Так почти и было: ректор собирался в горисполком. Но он нашел пять минут. Заверил, что отдаст нужные распоряжения, и в ближайшее время мне предложат план индивидуального обучения. Всенепременнейше.

И теперь я решил, что какому-то преподавателю поручили привести ко мне этот план. На обсуждение. Ну да, зазнался и возомнил.

Сижу с умным видом, правлю партитуру «Пустыни». Всё-таки «Пустыня» — это непросто. Сложнее «Малой Земли». И потому рассчитывать на успех у широкой публики не стоит.

Вошёл, к моему удивлению, капитан Мирзопомадский. С портфелем в руке. Поздоровался невнятно и полез в портфель.

За пистолетом? Пиф-паф, ой-ой-ой, умирает Чижик мой…

Нет. Вытащил нечто, обернутое в три слоя особой бумагой. Развернул бумагу. В неё оказалась завернута бутылка коньяка «Двин».

— Объясниться хочу, — сказал капитан.

И рассказал, как оно вышло.

А вышло следующее. Служил он в Монголии, и выслужил место на кафедре. Так получилось. Место лакомое, можно до отставки жить в крупном городе: культура, канализация, асфальт. И река! Почти море! После Монголии — рай. А до Монголии он на Чукотке служил, по сравнению с Чукоткой тоже рай. А до Чукотки… В общем, рай и всё тут.

Приехал в Чернозёмск в сентябре. Должен был раньше, в мае, но пока передавал дела, пока то, пока сё…

На кафедре новые сослуживцы сказали ему, что вот будет у тебя в группе некий Чижик, мальчик-мажор, которому в жизни страшно везёт — и на родителей, и вообще. В шахматы, правда, играет неплохо, а в остальном — полная дрянь, а не человек. Людей за людей не считает, ноги об них вытирает. И об преподавателей.

В общем, накрутили.

И решил товарищ капитан за мной присмотреть. И, если что, привести в чувство. Увидел орден — и не сдержался, потому что в Монголии, чтобы орден получить, нужно подвиг совершить, с риском для жизни. А он, Мирзопомадский, решил, что орден я в театре взял, реквизит. Чтобы посмеяться над ним, над Мирзопомадским. Выставить дурачком. Ну, получилось, да. Выставил. Он сам себя выставил. И вот теперь ему на кафедре предлагают писать рапорт о переводе, мол, не чувствуя в себе педагогического таланта, прошу направить, и тому подобное. В противном случае заявлению дадут ход, и его могут совсем того… С позором.

А он не хочет. И не может, жена болеет, и устала по гарнизонам мотаться. Так радовалась Чернозёмску, так радовалась…

— Хорошо, — сказал я, — а от меня вы что хотите, товарищ капитан?

Товарищ капитан хотел ни много, ни мало, чтобы я забрал заявление.

— Какое заявление? — я всё ещё думал о заявлении по поводу перевода на индивидуальный график обучения, и не понимал, причем здесь капитан.

Об оскорблении чести и достоинства кавалера ордена Красной Звезды. Ему обо мне многое порассказали, и даже фотографию показали, где я с Брежневым чуть не в обнимку стою. Он и сам порасспрашивал, да почитал в газетах. И понял, что я, действительно, могу испортить ему жизнь. Просто поломать на кусочки. Из-за чего? Из-за глупого недоразумения. Он готов извиниться, перед строем.

— Э, нет. Вряд ли дело в недоразумении. Даже совсем не в недоразумении.

— Почему?

— Я, товарищ капитан, никакого заявления не писал. В смысле, на вас.

— Как — не писал?

— Так. Не писал, и всё. Дел у меня других нет, как на капитанов заявления писать. Вы же, товарищ капитан, орден не сорвали, даже не дотронулись?

— Не дотронулся.

— Значит, и оскорбления не было. Тем более, что орден вы считали театральным реквизитом. Считали?

— Конечно. То есть да, считал.

— Растереть и забыть.

— Значит, заберёте?

— Значит, не писал.

— Но мне на кафедре сказали…

— А вот это интересно. Как могли сказать, если никакого заявления нет, понятно. Голосом, как ещё. Важнее — зачем сказали.

— Зачем?

— Не знаю. Возможно, вам на кафедре не рады, вы нежелательный элемент. Может, место предназначалось другому, а тут — вы. Вы что, какой-то подвиг внезапно совершили?

— Не подвиг, но да. Совершил. И меня поощрили переводом сюда, в Чернозёмск. На кафедру.

— И кому-то это пришлось не по нраву. Решили вас натравить на меня. Решили, что я обижусь и приму меры. Я не обидчив, во всяком случае, не до такой степени, и тогда ваш недоброжелатель стал блефовать. Сказал, что я написал заявление, и вас ожидают большие неприятности. Очень большие. Чтобы вы сами отказались от места.

Капитан задумался.

— Ну, да. Возможно. Даже наверняка. Кто?

— Кто может это организовать?

— Полковник? Конечно, полковник.

Полковник был главным военным в институте.

— Повторю, этого я не знаю, да и знать не хочу. У меня другие заботы. Совсем другие.

— Так я могу… Я могу сказать, что вы забрали заявление?

— Можете.

И капитан ушел. Оставив бутылку «Двина» на столе.

Интриги, интриги, всюду интриги.

Вокруг лакомого местечка всегда интриги. А кафедра для многих представляется лакомым местечком. Кто-то хочет заниматься наукой, нашей советской наукой. Вот как Наташа Гурьева, которая ради науки перевелась в Москву. Кто-то не хочет бегать по вызовам на участке, подниматься на пятый этаж без лифта десять раз на дню. Или пятнадцать. Кого-то привлекают звания доцента, а пуще профессора. Симпозиумы, конференции, иногда и за рубежом. Зарплата втрое против зарплаты врача — тоже существенно. И другие плюшки, о которых студентам знать не обязательно.