Надо – значит надо! (СИ) - Ромов Дмитрий
— Погодите! — кричат соратники Ануса. — Погодите! Мы ничего не сделали! У нас нет никаких претензий!
— Слыхал, Ром? У них претензий нет. Они хотели причинить вред твоей девочке, но теперь у них нет претензий. Это хорошо, конечно. Просто здорово. Ты как думаешь?
— Ага, — немного растерянно соглашается он.
— Дай-ка, — протягиваю руку. — Всего три патрона, никто и не заметит, что ты стрелял. Давай.
Он, как загипнотизированный кролик, вытаскивает ствол, и я быстро, пока он не передумал, беру его в руку.
— Э! — испуганно восклицают «свидетели» Ануса. — Чё за дела! Хорош! Пошутили и хватит!
— Пошутили? — усмехаюсь я. — У меня, например, чувство юмора напрочь отбито, а у вас товарищ старший лейтенант?
— Ага, — хмуро соглашается он. — И у меня.
Я порывисто поворачиваюсь к Анусу и стреляю ему в голову. Ну, не прямо в голову, но очень близко. Так, чтобы пуля прошла на минимальном расстоянии от уха, чтобы он почувствовал шевеление раскалённого от трения воздуха и навсегда запомнил этот звук. Он становится бледным, как полотно, а я, не долго думая, херачу его рукоятью по чайнику.
— Ну что, — поворачиваюсь я к двоим перепуганным до недержания свидетелям культа Ануса, — поделитесь, что вы видели?
— Мы? — блеют они. — Мы ничего… Мы ничего не видели… Мы ничего не знаем…
— Может, закопаем их здесь? — неожиданно импровизирует лейтёха.
— Можно, — усмехаюсь я. — Лопаты есть? Пусть только сами яму копают.
Они с такими штучками ещё не знакомы. Практики из девяностых, естественно, ещё не утвердились в массовом сознании, как нечто обыденное и неизбежное, поэтому даже упоминание подобной возможности производит неплохой эффект. Впрочем, лопат и лома в машине не находится, и мы просто бросаем неудачливую ОПГ вдали от дорог и населённых пунктов. Дураков учат, как говорили в народе ещё задолго до отмены крепостного права.
— Анус, — киваю я на прощание. — Дважды ты чудом избежал смерти, противостояв мне. На третий раз уже не повезёт, поверь.
Мы уезжаем и очень торопимся, поскольку полковник Гуревич наверняка уже теряет терпение, не понимая, почему я так долго не появляюсь.
Приехав в отряд, я получаю приказ о переводе в третью роту обеспечения. На Лубянку, друзья. На Лубянку. Старшина выдаёт мне парадку и шинель и буквально на следующий день я убываю. Прощальный ужин запоминается всем не столько яствами, сколько тёплой атмосферой и чувством, что из сердца вырывают большой кусок. У меня, по крайней мере. Славка даже пускает скупую слезу, пристойную для суровой таможенницы и жены пограничного старлея.
Утром я прощаюсь с пацанами, со старшиной и Ромой Козловским. Я оставляю всем координаты и приглашения в Москву, а после этого убываю в Наушки к пассажирскому поезду.
На станцию меня везут Славка и Белоконь. Старлей остаётся на заставе, и я прощаюсь с ним здесь. А на вокзале меня ждут Виктор и Алик.
— Вот это сюрприз! — обнимаю я Алика. — Плясать можешь?
— Могу, — усмехается он. — Хоть вальс, хоть брейк-данс.
— Вот, Василий Тарасович, — говорю я. — Моя гвардия. Наше будущее в их руках. И, если захотите, будет и в ваших. Приедете?
— Ну, — пожимает плечами Белоконь и улыбается. — Если устроишь командировку, приеду. Посмотрю, чем вы там занимаетесь.
— Замётано, — радостно говорю я. — Татьяну Александровну берите.
— Так! — напрягается он. — Рядовой Брагин!
— Виноват! — смеюсь я и прикладываю руку к шапке.
Сидя на полке в купе, я смотрю в окно запоминая эту степь и холмы, снежную позёмку и белое безмолвие, раскинувшееся на многие километры. Как там в «Брате», я узнал, что у меня есть огромная семья…
Во Внуково меня встречает Наташка, Платоныч и Трыня.
— Защитник Родины приехал! — восклицает Большак, первым заметив меня в толпе пассажиров.
Мы обнимаемся.
— Как же я скучал, — шепчу я на ухо Наташке.
— Все едем к нам! — заявляет она.
— Так мне же в часть надо, — смеюсь я.
— Нет, никаких частей! В часть завтра пойдёшь, а сейчас домой! Возражения не принимаются! Там стол, там твои близкие, там…
— Постель, — шепчу я.
— Да! — восклицает она. — Да!
Разумеется, домой, другие варианты и не рассматриваются! Домой! Домой! Сердце стучит, предвкушает большую, неописуемую радость. За окном мелькают заснеженные московские улицы. Я снова чувствую пульс города и ритм страны. Я не позволял себе думать об этом, но теперь понимаю, что истосковался и по этой девчонке, и по друзьям, и по этому городу! Лучшему, на всём белом свете. А свет, кстати, сегодня особенно белый из-за мелкого снега, кружащего и ликующего по поводу моего возвращения. Мы подъезжаем к дому и сердце начинает выпрыгивать наружу.
Я открываю дверь и выскакиваю наружу. В несуразной солдатской шинели я чувствую себя пришельцем из другого мира, бесконечно далёкого и теперь вдруг кажущегося сказочным и фантастическим. Точно, я будто из сказки вернулся, из эпического фэнтези. Вернулся, но в мыслях долго ещё буду возвращаться к эльфам, гномам и драконам тех скахочных земель…
Я поправляю шапку и подаю руку Наташке и помогаю выбраться из машины. Парни, ехавшие в другой тачке, подбегают ближе, занимают места, смотрят по сторонам. Это кажется странным, смешным и нелепым. Почти полгода я прекрасно обходился безо всех этих норм безопасности и чувствовал себя…
Пык…
Я не успеваю додумать мысль, потому что в этот момент что-то резко меняется. Серая солдатскя шапка вдруг слетает с моей головы.
— Ложись! — орёт Алик, но я и так уже лечу вниз, увлекая за собой Наташку…
10. Гадалка гадала
Естественно, начинается шухер. Лечь, встать, застава, в ружьё! Поскольку я не президент, а простой пограничник срочной службы, квартал по случаю моего приезда не оцеплен, и посылать на штурм, да хотя бы просто на проверку возможных точек, откуда могли вести огонь, нам некого. И стрелявший, вероятно, это понимает.
Ясно дело, лежать в своём логове он долго не будет, но ещё минимально один выстрел сделать успеет. Где он может находиться? В райсовете и в Институте прикладной математики. И там, и там. Вот они через дорогу. Оба рядом. Институт немного подальше… Двое парней уже бегут туда, пока из дежурки выбегает подмога.
Ну, собственно, на этом всё и заканчивается. Крики, суета, беготня — всё это есть, но только выяснить что-то вряд ли получится. Под прикрытием живого щита мы забегаем в арку проезда, ведущего во двор, там заходим через чёрный вход и поднимаемся домой. И, хотя вся эта возня у подъезда несколько омрачает радость от возвращения, атмосфера дома вытесняет неприятные эмоции.
Я прохожу по комнатам, заглядываю на кухню, в ванную.
— Ну, что, узнаёшь? — улыбается Наташка. — Не позабыл ещё?
— Дом, милый дом, — подмигиваю я. — А не поесть ли нам вкусной домашней еды?
— Поедим, — кивает она. — Давайте, мойте руки и к столу. Андрюш, поможешь мне?
Трыня убегает на кухню, а мы с Платонычем идём в гостиную и садимся за стол.
— Догадываешься кто? — с тревогой в голосе спрашивает он.
— Мой таинственный недоброжелатель? Нет, не знаю. Можно было бы предположить, что это урки. Но как они так быстро сработали? Я ведь никому не говорил, когда возвращаюсь. Цвет не знал, Лида не знала, Уголёк не знал, Айгюль тоже не знала.
Большак хмурится.
— О времени моего возвращения, — продолжаю я, — знало только несколько человек. И все они, за исключением самых близких и стоящих вне подозрения, военные и конторские. Ну и ЦК, соответственно.
— И МВД, наверное, — добавляет дядя Юра.
— Возможно, — соглашаюсь я.
— И, таким образом, дохрена, кто знал, правильно?
— Но подробности знало очень мало людей. Например, туда я летел через Улан-Удэ, а обратно вернулся из Иркутска. Об этом я информировал вас с Натальей и своих парней. Злобин, Скачков и Гурко об этом не знали. Стало быть…
