Мир и нир - Анатолий Евгеньевич Матвиенко
– Не совсем вдвое…
– В её мире такие как ты – с морщинами и сединой – выглядят за пятьдесят. Короче, берёшь замуж. Куда ей деваться? Попрекаешь, что не девица. А она – что, клялась тебе, что ни с кем ни разу? В её обществе такого не бывает. К восемнадцати почти все попробовали. Грехом не считается.
– Как это не считается?!
Он даже приостановился, глядя на меня недоверчиво.
– Вспомни, Мюи пила лёгкий нир. А в некоторых культурах женщинам строжайше запрещена даже капля алкоголя. И лицо они открывают только близким родственникам. После свадьбы – мужу. Там невесту выбирают, не видя внешности! По их понятиям, Мюи с открытым лицом – распутница.
– Дикари!
– Не дикари. Другие.
– Не пойму никогда.
– А придётся, коль взял. Навязал себя. Один мудрец нашей культуры, Антуан де Сент-Экзюпери, сказал: мы в ответе за тех, кого приручаем. Ты приручаешь Настю, хоть и не особо удачливо. Мудрая женщина Катерина Насута добавила: спорить с женщиной в принципе бесполезно, а когда она демоница, так и опасно[7].
– Ты хочешь сказать: Настья – демоница? То есть колдунья?
– Не воспринимай буквально. Нет, конечно. Но порой мне кажется, что в каждой женщине есть что-то демоническое. Хотя бы немного. Когда Мюи ревнует меня к Насте и кричит: убирайся к своей хрымке, я вижу в своей спальне настоящий кусочек ада. Всё равно её люблю. И никогда не сравниваю с бывшими. Понял? Твоя первая жена – в тебе навсегда, но к Насте она не имеет никакого отношения.
– Сколько же у тебя было женщин, коль ты в них так разбираешься?
Хотел ему сказать – точно меньше, чем у Насти мужиков до тебя, но не стал.
– Клай, ни один мужчина не разбирается в женщинах до конца. Не понимает причин их поступков. Не в силах предсказать поведение. Смирись. Не дави на неё.
– Голова кружится от твоих советов. Что, не спорить с ней? Потакать всем прихотям?
Сильный, грубоватый мужчина, он искренне расстроился. Выглядел беззащитным и каким-то наивным.
– Зачем? Сядет на шею. Поступай как считаешь нужным. Не пытайся её убеждать.
Наверно, Клай скорее согласился бы в одиночку сразиться с пятью каросскими наёмниками, чем переварить в голове услышанное.
– Ну и намудрили вы в своей стране… Как она называется?
– Россия. Наш национальный девиз: «Умом Россию не понять». Потому название страны женского рода. Настя ничего не рассказывала? Про культуру нашу? Может – песни пела?
– Песни – пела. Вот…
Он поднатужился, будто присел облегчиться, и выдал. В исполнении мужика без голоса и слуха, с обратным переводом с местного на русский, я едва разобрал, больше даже – догадался, что он пытается воспроизвести:
Я знаю пароль, я вижу ориентир,
Я верю только в это…
Любовь спасёт мир[8].
Представляю, как ржала бы Вера Брежнева, услышав такой кавер!
Брент даже покраснел от натуги. Слова попсовой песни, ему малопонятные, казались исполненными глубокого смысла. Я даже пожалел, что снёс память на гаджете Насти. Слушали бы по вечерам вариации:
Мир, в котором я живу, живу и не жужжу
Не делится на части, ну здрасте…
А я, протащив через рощу Веруна несколько пудов всякого барахла, о музыке даже не подумал. Рационалист хренов!
В Кирахе, чуть приняв нира для настроения, иногда завожу:
Я не люблю фатального исхода.
От жизни никогда не устаю.
Я не люблю любое время года,
Когда веселых песен не пою.
Я не люблю открытого цинизма,
В восторженность не верю, и еще,
Когда чужой мои читает письма,
Заглядывая мне через плечо.
Гитары нет. Просто отстукиваю ритм ладонью. Присоединяется отец. Он песни Владимира Высоцкого знает, наверно, почти все. Или много. Мюи уходит. Ей не понять. И не надо, не виню. Остаёмся втроём с ма. Отключается переводчик. Дальше – только по-русски. И под деревянными сводами средневекового зала гремит на три голоса бессмертное:
Я не люблю, когда наполовину
Или когда прервали разговор.
Я не люблю, когда стреляют в спину,
Я также против выстрелов в упор!
Сообразив, что не вежливо молчать, я отогнал посторонние мысли.
– Тесть! А ведь я по делу приехал. Не просто погулять.
– Догадываюсь.
Рассказал о брентстве, полученном в результате дуэли. Честной. Ну – почти.
– Пойми! Чем большего я достигаю, тем больше завидуют и ненавидят. Поэтому, чтоб выжить, мне нужна своя крепость на юге.
– Ты же строишь каменный замок?
– Я мыслю шире. Всё глейство – крепость. С охраной периметра верьями. Не крути носом! Да, они – своего рода демоны. Но ничего лучшего у меня нет. На тысячную армию не раскошелюсь.
– Хорошо. А я причём?
– Притом. Ты живёшь в отдалении. Возьмут тебя в заложники, как Артур маму, что мне прикажешь делать? Сопли жевать не буду. Своих не бросаем. Но… Короче, ты – моё самое уязвимое место. И я предлагаю тебе стать глеем Фирраха.
Надо было придержать его рыжую бороду. Челюсть так брякнулась вниз, что едва не вывихнулась.
– Ка-ак?! Как глеем?
– Мой западный сосед хиреет. Старый, больной, жить всего ничего. Пару недель тому к нему степняки нагрянули. Обобрали две крайние деревушки, к замку не сунулись. А сил защищаться нет. Смекаешь? Второе. У глея два сына, двадцать семь и двадцать пять. Оба женаты. Оба претендуют на глейство. Любой из них может прирезать папахена и второго брата. Я сделаю предложение, от которого невозможно отказаться. Обмен земли. Отдадим им твой Корун и мой добытый. Оба в глубине, далеко от кордона. И далеко друг от друга, нет причин братьям собачиться. Старому глею – почёт и право жизни в Фиррахе до конца дней в отдельном флигеле. Замок – тебе с Настей, он, кстати, большей частью каменный, хоть и меньше моего нового. Как тебе такое, Илон Маск?
Идея с глейством поразила Клая, он даже не поинтересовался, что ещё за перец – Илон Маск.
– Здесь мой отец жил. И дед. Мюи родилась. Жена… умерла. А он точно согласится?
– Дам серебра. Немного, мне самому вечно мало. Пообещаю стёкла в окна
