Ватага. Император: Император. Освободитель. Сюзерен. Мятеж - Прозоров Александр Дмитриевич

– Во дворе, у трапезной, ждут.

– Пущай в гостевую идут. Живо!

Сквозь украшенное цветным витражом окно бил яркий солнечный лучик, окрашивая летавшие в воздухе пылинки в синий, красный и желтый цвета, яркие и праздничные. И так же, по-праздничному, бил на улице колокол, где-то совсем рядом бил, медный, с переливами, звон, вероятно, доносился с колокольни ближайшей церкви.

– Звонят… – моргнув, тихо промолвил Федор.

Он лежал на узенькой скромной койке, в ряду таких же подобных, тесно расставленных в гулкой, под сводчатым потолком, зале, украшенном статуями святых и большим позолоченным распятием.

Статуи… витражи… значит, католики… не свои, не православные… Где же он… Ох, как голова-то… – прямо раскалывается… Дьяк осторожно поднял руку: черт побери! Забинтована! Как же так-то? Как же он – здесь? И где это – «здесь»? Вспоминай, вспоминай, парень, слава богу, память, похоже, напрочь-то не отшибло. Итак… он в Любеке… был… на колокольне, следил за кем-то… за лиходеями, а потом… Потом провал! Что – с лесов, с колокольни, сорвался головой вниз? Не-ет, скорее, ударил кто-то… Ах, как башка-то болит, ноет!

Поскрипев от боли зубами, молодой человек прикрыл глаза, несколько успокоился, а потом, повернувшись, по-немецки спросил у соседа – желтого беззубого старика, изможденного какой-то страшной болезнью:

– Мы где?

– О! – ухмыльнулся тот. – Очнулся-таки. А то доктор уже думал – всё. В госпитале ты, парень. В госпитале Святого Духа!

– А-а-а, – Федор скривил губы в улыбке. – Так это в церкви Святого Якоба звонят?

– А вот и нет, майн герр! То в нашей, Святого Духа, церкви. А у Святого Якоба все колокольню починить не могут… лет сорок уже.

– А доктор… лекарь здесь кто?

– Герр Далла, итальянец из Вероны, – охотно пояснил старик. – Давно уже у нашей коммуны на службе. Завтра поутру с обходом явится.

Завтра…

Федор… нет – герр Йоханнес Гульд, почтеннейший негоциант из Нарвы – снова дотронулся до повязки… кажется, вроде уже куда меньше болело, а поначалу-то было и вовсе невмоготу.

– Нас тут бесплатно лечат? Или деньги потом?

– Кого как, – сосед отозвался уклончиво, потом помолчал немного и через некоторое время добавил: – Ежели у тебя деньги ест – так ты потом госпиталю сотворишь пожалование, понял, майн герр?

– Чего ж тут не понять? Пожалование. Сотворю, а как же! Интересно, а долго я уже здесь?

– Да с неделю.

– Сколько-сколько?

Молодой человек едва не подпрыгнул на койке, не обращая внимания на тупую боль. Это ж надо – неделю! Целую неделю он тут валяется, а за это время много чего могло произойти. Те подозрительные лиходеи, что подбирались к герру Якобу Штермееру, преуспевающему владельцу фрахтовой конторы, а заодно – и доверенному человеку литовского князя Витовта, скорее всего, уже покинули город, спокойно уладив все свои дела… А… какие у них здесь были дела? Убить Штермеера? Так, верно, и убили… А, может, и не убили – договорились. О чем?

Погруженный в думы, старший дьяк уселся на койке, рассуждая и планируя свои дальнейший действия. Ежели Штермеер – он же – литовский боярин Довмонтий Скрабов – убит, тогда можно спокойно плыть домой, в Новгород… а если не убит, тогда возвращаться рано! Тогда надо как угодно разговорить этого чертова литовца! С наскока может и не получиться разговорить – боярин Скрабов мужчина опытный, ушлый, к тому же, по всем сведениям, предан своему сюзерену и крепок духом. Такой и под пытками не сломится, да-а… Однако же что же делать-то?

Отражавшиеся на мраморном полу цветные лучики медленно двинулись к Федору – вот уже один – синий – подобрался к руке, другой – загорелся золотом на подушке, словно само солнышко улыбалось.

Что же делать? Как подобраться к боярину, через что надавить? Или… через кого? Так, насколько знал дьяк, семьи-то у Штермеера-Скрабова не было, погибла семья, от чумы вымерла, один Якоб-Довмонтий и остался.

– Пойду на солнышко! – сосед заскрипел койкой. – Посижу, погреюсь, на людей посмотрю.

– На людей? – скривился Федор. – И много их на больничном дворе-то?

Старик почесал за ухом и ухмыльнулся:

– Почему – на дворе? Там галерейка есть.

Галерейка…

Посмотрев на согбенную спину болезного, «герр Гульд» соскочил с койки…

– Эй, эй, уважаемый! Постойте-ка! Я с вами пойду… Подышу воздухом, погреюсь…

– Со мной? – старик обернулся и хитро прищурился. – Как хотите…

И правда, подышать свежим воздухом в здешних условиях было бы очень даже неплохо: по прикидкам Федора, в зале находилось около двух десятков больных, по большей части лежачих и надрывно кашляющих, некоторые даже метались в бреду, но были и с виду вполне здоровые люди: трое таких, не обращая ни на кого внимания, собравшись в дальнем углу, азартно резались к кости – монахи послушники почему-то замечаний им не делали, верно, остерегались.

Федор, как был – босой, в длинной и широкой полотняной рубахе – несколько замешкался на пороге: ну, не в таком же виде идти? А своя-то одежка где, интересно? И деньги…

– Брат Бруно, каштелян, одежкою ведает, – смачно высморкавшись, пояснил старик. – Вы, господин, не переживайте – ничто не пропадет, брат Бруно – человек честный.

– Хотелось бы верить.

– Видите, вон, на вешалке, плащики? Захватите два, а я пока узнаю насчет обеда.

Накинув на себя плащ из грубой ткани, Федор взял другой такой в руки и вышел на больничный двор, щурясь от бьющего в глаза солнца. Надо признать, двор поддерживался монахами в самом образцовом порядке – аккуратно подстриженные кусты, клумбы, у дальней стены – ровные – в линеечку – липы, как видно, специально высаженные лет двадцать назад. Наискось весь двор пересекала длинная тень недостроенной башни церкви Святого Якоба, откуда еще совсем недавно старший дьяк…

– А, вот вы где! – сосед по палате неожиданно вынырнул откуда-то из-за кустов. – Гороховая похлебка на обед. Без мяса, но густая – наедимся.

– Горох – это хорошо, – покладисто согласился Федор. – Вас как зовут, кстати?

– Флакк. Энгельберт Флакк, – старик церемонно поклонился и хмыкнул. – А можно и проще – дядюшка Эйша. А вас?

– Йоханнес Гульд из Нарвы.

– Из Нарвы?! – присвистнул герр Флакк. – Далековато же вы забрались. Небось, шкипер или купец?

– Приказчик.

Старик улыбнулся:

– Ясненько. А я так нигде, кроме родного города Любека, не был. Мельница у меня когда-то была, дом… да впал в долги, разорился – все пришлось продать, а супруга моя померла еще раньше. Теперь вот здесь, в госпитале, пригрели, спасибо братству Святого Духа… Вон она, галерейка, за липами – видите?

Кивнув, дьяк зашагал следом за дядюшкой Эйшей и по узенькой лестнице поднялся на тенистую галерею, с которой открывался весьма неплохой вид на паперть перед храмом Святого Якоба… и на фрахтовую контору, кстати, тоже.

– А это что за здание? – Федор указал пальцем прямо на контору. – Что-что вы говорите? А, фрахт… Это для меня интересно. Весьма, весьма-а. А кто там главный? Как-как? Якоб Штермеер? Нет, не слыхал… Очень удачлив в делах? Что вы говорите!.. Ах, тоже вдовец… жаль-жаль… однако судьба. И что, никаких привязанностей?

– Да как тебе сказать, Йоханнес…

Как и положено добрым приятелям, новые знакомцы уже перешли на ты: старому Флакку явно хотелось хоть с кем-то общаться, что-то рассказывать, показывать, говорить, говорить, говорить… А в лице герра Гульда он нашел себе весьма благодарного слушателя, уж что-что, а слушать Федор умел: не перебивая, глядя с доброй и понимающей улыбкой в глаза и время от времени вставляя вполне к месту утоняющие вопросы. Люди обожают, когда их вот так слушают! Искренне, с участием, вроде как принимая все их проблемы за свои.

– Так вот, насчет привязанностей того конторщика… Э, Йоханнес, я ведь тут частенько торчу, убираю – подметаю двор и вот эту галерею. Смотрю на людей – очень тут, смею сказать, удобно: так-то на улице не будешь на людей пялиться – могу и в лоб дать, и правильно, а здесь… здесь иное дело – не видно. А как интересно, господи! Иногда чего только ни увидишь! Так вот, о конторщике, о герре Штермеере… Ты ведь не зря про него расспрашиваешь, парень, видать, хочешь иметь кое-какие дела, на то ты и приказчик, да-а. А я тебе так скажу – есть, есть у конторщика Якоба одна зазноба!