Другая жизнь. Назад в СССР (СИ) - Шелест Михаил Васильевич
— У нас летом хорошо, — с трудом проговорил я, утомлённый его ежеутренними сентенциями в адрес моего любимого Владивостока.
Брови профессора взлетели, рот раскрылся и он едва не сел на пол, но Верочка — другая помощница — быстро подставила ему стул.
Проговорил я фразу чисто и ровно, тренируя её вот уже с неделю. Прошёл март и функции речи у меня постепенно восстанавливались, но говорить так чисто, по мнению профессора, я ещё не был в состоянии. Однако — был и говорил.
Что тут началось? Просто, какой-то лингво-логопедический конкурс на самое сложно-произносимое слово. Со всеми словами я не справился, но был на высоте. Гордился мной и «предок», тоже приложивший не мало усилий на этой стезе.
Глава 13
Двадцать пятого марта меня выписали на домашний режим. Профессор, забрав с собой кровать-экзоскелет, уехал в столицу. Он оказался не «просто» профессором, а целым директором НИИ нейрохирургии им. Н. Н. Бурденко. И, на самом деле, не он сам проводил операцию. Проводили операцию местные врачи, но под его непосредственным контролем и по его рекомендациям. Однако это нисколько не умаляло его заслуг в деле спасения моей жизни. Да и его дальнейшие действия безусловно способствовали моей реабилитации. А уж корейская кровать…
Мы с «предком» тоже, конечно приложили кучу усилий, чтобы восстановить функции организма. И они, эти усилия, ещё продолжались, только их никто не видел. Организм вроде начал функционировать, но до его нормальных кондиций было ещё как до Китая, простите, раком. Даже, не то, что до нормальных, а до ненормальных кондиций. Ага… Хоть до каких-нибудь кондиций.
Да, передвигался я уже самостоятельно и даже не на кресле-каталке, а на костылях. Однако те передвижения были на весьма короткие дистанции и ощущались мной, как марафон. Как пять метров — для улитки. И примерно с такой же скоростью. Да-а-а…
Зато я смог отказаться от унизительных санитарных процедур, перейдя на самообслуживание. И это за месяц мучительных тренировок было удивительное, по словам профессора, достижение. Уезжая, он обещал организовать симпозиум по поводу моего «воскресения» из мёртвых и ускоренной реабилитации. По крайней мене анализы всего, что они у меня взяли перед выпиской, были близки к норме. Это мы с «предком» стали больше заниматься внутренними органами. Так как девочки-практикантки так усердствовали с моим телом, что большее уже становилось врагом хорошего.
Пока они занимались «раскачкой» моих мышечных нейронов, мы с «предком» концентрировались на работе печени, почек, селезёнки, сердца и лёгких. С лёгкими поначалу случилась почти беда. Они воспалились и я заработал пневмонию, которую врачи с «предком» победили недели за две. Но, если бы не моё второе я, могло бы быть очень плохо. Лёгкие отказывались растягиваться, рвались, воспалялись и гнили. Прямо беде-беда. Даже я испугался, взволнованный суетой «Василича».
Сам-то я, в отличие от него, своего состояния не видел. Это он существовал в оболочке, окружающей и тело, и все его внутренние органы и получал любую о них информацию. Мой разум сидел в черепной коробке и как я не старался управлять нейронами своего тела, ничего хорошего не получалось. Да лучше бы и не пытался.
Я уже рассказывал про попытки «ручного» управления руками и ногами… Кхе-кхе… Пока сам «предок» не взялся за гармонизацию процесса, разноладица не прекратилась. После этого я, как не заставлял «предок» представлял нейроны только всем «скопом». Но, кстати, процесс реабилитации нейронов почему-то пошёл быстрее.
Сам я на улицу ещё был не ходок, зато стали заходить друзья. Первой прибежала сестра Ирка, потом — Валерка, потом Громов Сергей. Оказалось про меня ему сказали Мисюрина и Васильева, а потом, когда он после болезни пришёл в школу, вся она «гудела» от того, что Людмила Давыдовна уволилась, а я, спасая её от падения, сам разбил себе голову и лежу после операции в коме.
— Ничего не помню, Серёжа, что хотел у тебя спросить. Но, наверное, это касается тех деталей, что лежат у меня на балконе мёртвым грузом. Помнишь, Женька Дряхлов с Нотами двести третьими мудрил, вставляя в них усилители?
— Что ж не помнить? — серьёзно сказал Громов. — У меня до сих пор его техника лежит. Семёныч забрал из Женькиной квартиры на Набережной и привёз мне. Сказал, что так сказал Женька. Вот и лежат. Тоже мёртвым грузом. А у тебя, что за детали? Старьё, наверное. Мы тогда из чего только не лепили эти усилители. Но они очень хорошо себя показали. Но, всё-таки, лучше собирать усилок отдельным блоком, а Ноту оставить прставкой. А от Женьки сейчас приходят такие детали, что можно собирать хайтековские усилки. Только у меня негде точить рукоятки и радиаторы. Где только Женька их делал.
— Семёныч ему на заводе точил, — вдруг вспомнил я и это не была память «предка». В его жизни Женька вообще утонул и никакой радиотехникой не занимался.
— Ну, у меня таких отчимов нет, — тяжело вздохнул Сергей. — А трудовик не хочет. Но я помогаю Политехническому институту. Как Женька, помнишь? Ну…
Громов смутился.
— Не так как он, конечно. Женька — голова! Не даром его в интернат забрали. Да мне хватает той техники, что у меня стоит. Тебе, кстати, не нужны? Может, пусть у тебя похранится? Там ведь и вертушка, и Нота с усилком и колонками. Ещё Жековские колонки. Самые первые. И они, как по мне, самые лучшие.
— Э-э-э, — подвис я. — Отказываться от такого глупо, тем более, что у меня «Иней».
Громов сразу скривился, как от зубной боли и с тоской посмотрел на мой Аккорд.
— Ну, да… И это не Пионер, и не Акай.
— Вот и бери. Тут Грек ко мне захаживать начал и торгует у меня эту технику. Задолбал уже. Не понимает, что я чужое не продаю. Вот и забери, чтобы он не приставал. Вы ведь с Джоном даже большие друзья были. Даже не понимаю, как он тебя без музыки оставил?
— Думаю, всему причиной мой отец. Он наверное Женьке и сказал, чтобы я сам себе спаял усилители. А Ноту купить не проблема.
— Не проблема, да. Только усилков в продаже нормальных нет. Все шумят, как рой пчёл. Замучался пацанам переделывать. Понакупают всякого говна, типа твоего «Аккорда» потом приходят. Вылечи… А как его вылечить, если у него даже мощность никакая. И транзисторы шумят и электролиты надо менять. Проще другие усилители внутрь вставить. Так конки — одно название. Тьфу!
Громов сделал вид, что сплюнул.
— Как ты умудрился-то головой в парту попасть?
— Да, летел, вроде спиной, а Мокина решила парту сдвинуть и сдвинула. Это мне Ирка сестрёнка рассказала. Я-то сам не видел. Вот я в угол виском и впиндюрился. Хотел посмотреть, куда лечу. Вот и посмотрел.
— Да-а-а… Не делай добра, не будет зла, — глубокомысленно произнёс Сергей. — Я тебе и плёнки Жековские отдам. У меня такие же. Зачем мне дубли? Там и его записи есть. Мы их, кстати, на вечерах играем. Я же вместо него в нашем ансамбле играю, помнишь?
— Не помню, Серёжа. Тут помню, тут не помню… Ромашка…
— А-а-а… Ну, да… Ромашка…
И он захихикал шутке.
— Спроси его про гитару, — напомнил мне «предок».
— Да, Серёжа, а гитары Женькиной не осталось, случайно?
— Не-е-е… Гитару он с собой забрал. Аппарат остался. Я его сейчас юзаю. Сам себе гитару сделал, по женькиной схеме. Ничего себе получилась. А ты играешь?
Сергей удивился.
— Да не-е-е… Так… Женька показывал аккорды. Мне для тренировки моторики…
— Ха! Для моторики я тебе дам свою первую. Она хоть и затёртая до дыр, но играет. И струны мягкие. У меня сейчас новая, концертная. С той уже на сцену стыдно, а играть нужно на одном инструменте. Забирай. Могу и подсказать, если хочешь. И кстати… Как у тебя с уроками? Запустил же… Как заканчивать класс будешь? Может помочь?
— Это было бы хорошо. Не хочу на второй год оставаться. За полугодие оценки выставили по имеющимся. У меня там их было до хрена и больше. Учителя, как знали, меня и по математике, и по… Да по всем предметам, короче, драли, как сидорову козу. А бы летом куда нацелился поступать? В Политех?
