Незримые нити - Александр Нетылев
И его ребята будут наготове.
Важно лишь не упустить нужный момент. Вмешаться слишком рано — и самая крупная рыба сорвется с крючка; будет официально объявлено, что боевые действия были личной инициативой младших кланов с земли Цзао. Вмешаться слишком поздно, — и клан станет слишком могущественен; тогда справиться с ним будет тяжело даже для него, Танзина.
Зато если разыграть партию безупречно, то все сложится как нельзя лучше. Раскрытый заговор и подавленный мятеж вернейших слуг, — подобный подвиг не может остаться незамеченным. После этого доверие Его Величества к давнему соратнику, подорванное неосторожными действиями последних недель, будет восстановлено и преумножено.
И тогда он сможет нанести удар.
Глава 6. Крылья
Дворец Хуфенг, резиденция клана Цзао, разительно отличался от всех дворцов, что видел до сих пор Дан в этом мире. Выстроенный из черного камня, он возвышался на вершине скалы и казался её продолжением. Кольцом окружая каменный пик Хушан, он чем-то неуловимо напоминал коронку на гигантский зуб.
Расположение это делало его не только прекрасно защищенным от возможного нападения. С горы Хушан открывался отличный вид на Великую Стену. Картина это была мрачная, но эпичная: земля на сто метров в каждую сторону от Стены была многократно выжжена и засеяна солью, дабы ни одно растение не дало укрытие диверсантам-дикарям.
Да и в целом, атмосфера дворца Хуфенг так и дышала готовностью к войне. Не было здесь места ни чопорной деловитости королевского дворца, ни роскоши и блеску дворца Хуаджу, ни изяществу и легкой порочности дворца Чиньчжу. Каждый слуга, вплоть до последней поломойки, был в первую очередь стражником, бдительно высматривающим угрозу, и лишь во вторую — кем-то другим.
Так что Дан порадовался, что уличил момент, чтобы наложить заклятье личины, изменив примечательный цвет глаз и сделав черты лица более массивными. Талисманы дворца Хуфенг изрядно отличались от тех, что использовал он, но изобретение Фен Сюин обманывало их не хуже.
Рассказывать папеньке о необходимых доработках она явно не собиралась.
Такое обличье поддерживать было легче, чем обличье монахини Ахлам, из-за меньших различий, и Дан мог отвечать на адресованные ему вопросы, — но по большей части предпочитал отмалчиваться, чтобы не сболтнуть лишнего и не выдать своей неинформированности. Благо, быть отрешенным и «не от мира сего» для монаха было вполне нормально.
Обращались к нему нечасто: оба заклинателя Цзао разделяли характерную черту сословного общества. Все их внимание было полностью нацелено на Лаошу Айминь. По приезду во дворец девушку пригласили разделить трапезу с семьей наследника Цзао, тогда как «сопровождающего её монаха» отправили ужинать на кухне со слугами.
Его это вполне устраивало. Хотя бы уже потому, что давало блестящую возможность перекусить, не дожидаясь, пока Айминь примет ванну и переоденется после купания в болоте. Правда, оборотной стороной стало то, что ему самому принять ванну и переодеться не предложили вообще.
Пожалуй, оборотная сторона все-таки перевешивала.
За поздним ужином Даниил старался подслушать разговоры слуг, но в этот раз удача не сопутствовала ему. По большей части речь шла о людях и вещах ему совершенно неизвестных, и пользы от полученной информации было совсем немного.
После трапезы Даниил отправился исследовать дворец. Настороженные взгляды слуг смущали его лишь первое время. Затем привык. Куда больше удивляло, что при таком настрое среди них было так мало вооруженных.
Зато после увиденного на болотах халаты с открытым горлом казались зловещими.
Расспросив встреченных в коридоре слуг, Дан узнал, что роль общественных купален выполняет ручей с северной стороны горы. Со стороны он походил на воспетый японской культурой горячий источник, но увы, реальность оказалась жестокой.
Вода была ледяной.
Даниил ругался сквозь зубы, но ничего не мог поделать. Можно было, конечно, нагреть воду с помощью магии, но не тогда, когда за ним украдкой наблюдает чуть ли не половина женского населения дворца. Необходимость мыться в холодной воде раздражала настолько, что юноша даже не сразу вспомнил, что вообще-то сам этот факт должен его смущать.
Или он просто начал привыкать относиться к обнажению иначе, чем было принято в его мире? В конечном счете, что, если любые понятия «стыда», «стеснения» и тому подобного — суть никому не нужные общественные шаблоны? Глупость, не дающая ничего, кроме ограничений? Следствие привычки отвергать естественное и гнаться за искусственным?
Дан мельком вспомнил, что в средневековье способность стыдиться обнаженного тела считалась признаком наличия души. Разве не смешно? Как признаком души может быть стыд?
С каких пор душой зовется внутренний раздрай?
Порой, оглядываясь назад, он начинал подозревать, что общество его мира кто-то искусственно выстроил так, чтобы опутать каждого незримыми цепями. Чтобы не дать ни одному человеку достигнуть мира с самим собой, сделать каждого из них своим собственным врагом. Возможно, кто знает, потому в его мире люди и не владели магией?
Ведь не просто так все трактаты заклинателей начинались с рассуждений о принятии своей природы. А что может быть дальше от этого, чем объявление естественного — постыдным?
Дан вдруг подумал, что христианство все-таки уничтожило магию. Но не охотой на ведьм, совсем нет. Не кострами и виселицами. Не Святой Инквизицией и не Книгой Исхода.
А лишь тем, что объявило желание — искушением, а страсть — грехом.
Хотя, конечно, разгуливать голым по дворцу все равно не вариант. То есть, в исполнении принца Лиминя это может и приняли бы как особо экстравагантную выходку, но простой монах с такими привычками слишком уж привлекает внимание.
Простолюдину не пристало не испытывать стыда: это удел заклинателей. Рабам не положено снимать своих цепей.
А Айминь еще считает их свободными.
Так что волей-неволей пришлось ему постараться отстирать монашеский халат. Полчаса, наверное, потратил на это Дан, после чего критически осмотрел результат. Учитывая холодную воду, отсутствие мыла и весьма скромные навыки ручной стирки, результат был сильно ниже среднего. Болотно-зеленая грязь не столько отстиралась, сколько размазалась живописными пятнами, которые, будь он именитым художником-абстракционистом, передавали бы что-нибудь глубокомысленное.
— Поздравляю, Ваше Высочество, вы только что изобрели первый в этом мире маскхалат цвета хаки, — вздохнув, сказал Дан себе под нос.
Но делать было нечего: рубашка хоть и была почище, слишком явственно принадлежала представителю благородного сословия.
Так что очень скоро монах в камуфляже продолжил свой путь.
