Отшельник 2 (СИ) - Шкенёв Сергей Николаевич

За исходом иноземного воинства наблюдала не одна сотня заинтересованных глаз, и спустя пару часов на лёд нахлынула охочая до чужого добра людская волна.

— Какого хрена, Карим? — спросил Маментий у неизвестно откуда появившегося татарского сотника, чьи люди сейчас общаривали убитых крестоносцев. — Это моя добыча, Карим!

Давний знакомец весело засмеялся:

— Был урус глупая голова, стал урус жадная голова! Ты же всё равно не сможешь это утащить. А мы поможем! Десятая доля тебе, Маментий, и мы снова лучшие друзья.

— Десятая доля мне и остальное пополам, — не задумываясь ответил Бартош. — А будешь спорить, пожалуюсь Полине Дмитриевне.

Сотник Карим даже вздрогнул. В Чингизской империи боярыню Морозову уважали и побаивались, считая её воплощением пророка. В прошлом году подбиваемый шайтаном мурза Мушараф осмелился бросить вызов на поединок воспитательнице государя-кесаря, после чего был удостоен автоматной очереди от телохранителя, отправившей поклонника шайтана прямиком в ад, где его будут любить противоестественным образом специально нанятые демоны их страны Мин.

— По больному бьёшь, — покачал головой Карим. — Просто делим пополам, и мы опять лучшие друзья.

— Ты умеешь уговаривать, — улыбнулся Маментий. — Но как ты вообще здесь оказался? Сам же говорил, что твою сотню в Крым отзывают княжество Феодоро от генуэзских фрязинов оборонять.

Карим пожал плечами:

— Без меня обошлись. И вообще я с прошлого месяца на русской службе в чине младшего полковника. Так что имей уважение, господин десятник.

— А со своей службы выгнали что ли? — удивился Бартош.

— Зачем выгнали? Сам отпросился. Хочу виноградниками заняться, уже и земли приглядел в Крыму около Алустона.

— Там же фрязины генуэзские.

— Это пока они там, а потом раз… и нет никаких фрязинов.

— А как же запрет на вино?

— Ты зачем так говоришь обидно, да? Нет никакого запрета выращивать виноград.

— А на русскую службу…

— Ну так мало ли что? А так делаю вино по приказу государя-кесаря Иоанна Васильевича, и нет на мне греха. Потому как служба!

— Разумно, — согласился Маментий. — А здесь какими судьбами?

— Стреляли, — пожал плечами Карим.

Пьетро Барбариго, племянник дожа Венецианской республики и предводитель одного из самых крупных отрядов крестоносного воинства, смял в кулаке серебряный кубок и бросил его на землю:

— Мадонна свинья! Ты, сраное твоё высокопреосвященство, что ты мне можешь ответить? Заметь, я не спрашиваю почему дьявольские аркебузы московитов стреляют так быстро, далеко и почти бесшумно. Меня другое интересует — почему такого оружия нет у нас?

— Я уже послал письмо Его Святейшеству с предложением издать буллу о запрете этих аркебуз и объявлении их дьявольским порождением.

— Мне плевать на письма, Гонзаго! А московиты вообще положат на папскую буллу свой большой и волосатый приап! Чем занимаются в монастырях эти каплуны с постными рожами? А я тебе скажу — после Бертольда Шварца они ничем не занимаются, только обхаживают толстые задницы таких же святош-дармоедов. Пусть даже не придумать, такого чуда от ваших обоссанцев никто не ожидает, но неужели всей мощи и влияния матери нашей святой католической церкви недостаёт на обыкновенное воровство? Украдите у варваров их знания, и лишь потом начинайте войну, ублюдки!

Кардинал Гонзаго Колонна поморщился. Чёртовы венецианцы с надлежащим почтением относятся лишь к собственному кошельку, а семейка Барбариго в этом гнезде греха отличается особенной гнусностью. С этого богохульника станется приказать повесить духовную особу на осине в ближайшем лесу, а потом с чистой совестью заявить, будто бы почтенный князь церкви покончил с собой, не в силах совладать с тяжёлым бременем всех известных смертных грехов.

— Пьетро, мы никак не думали…

— А должны были думать! — завопил Барбариго. — Вы втравили нас в эту сраную войнушку обещанием лёгкой прогулки! Мы не боимся воевать, Гонзаго! Чёрт побери, я готов лично возглавить атаку своей конницы, если ты предоставишь нам врага. Где он? Его нет, Гонзаго. Есть только выстрелы издалека да посаженные на колья покойники. Да моя армия давно бы разбежалась от такой войны, если бегство не было бы ещё страшнее.

— У азиатов нет чести и они не знают о благородных правилах войны, — осторожно вставил кардинал.

— А мне от этого легче? — ещё больше разъярился Барбариго. — Ты знаешь сколько мы прошли за три дня? Конечно же знаешь, потому что мы все прекрасно чувствуем вонь дерьма с места нашей последней стоянки. Да это место отсюда видно!

— Но можно попробовать…

— Да мы всё пробовали, тупая твоя башка, достойная ночного горшка вместо кардинальской шапки. Как только начинаем движение, так сразу прилетает свинец. И никого никаким чёртом не заставишь идти в авангарде, потому что это верная смерть.

— Ты преувеличиваешь опасность этих стрелков, Пьетро.

— Если и преувеличиваю, то очень немного, — кивнул слегка успокоившийся венецианец. — А не желаешь ли самолично… Хотя кому я это говорю.

— Дело служителя церкви нести крест и слово божье, — оскорбился обвинённый чуть ли не в открытую в трусости кардинал. — Но если твои воины настолько нерешительны, что нуждаются…

— Во всём они нуждаются! — перебил расхрабрившегося святого отца Барбариго. — Вашими молитвами они нуждаются в жратве, в вине, в корме для лошадей. Где, срань господня, эти поляки, чьи земли мы собрались защищать от московитов? Где эти ублюдки, Гонзаго?

— Мы на землях Великого Княжества Литовского.

— А зачем?

— Так в своей булле о начале Крестового похода Его Святейшество объяснил…

— Это я слышал, Гонзаго! Я спрашиваю, зачем мы здесь, если самим полякам и литвинам насрать на цели крестового похода, на сам крестовый поход, да и на Папу Римского тоже. Где припасы, о которых так сладко пели римские соловьи?

— Припасы были в Киеве, Пьетро.

— Это ты про то пепелище, что осталось далеко позади? Забудь, Гонзаго, нет больше такого города.

— А ещё их собрали в Смоленске, но тот вероломно захвачен московитами.

— Да-да! — оживился Барбариго. — Именно вашими стараниями московиты вкусно едят и сладко пьют, а когда мы заявимся туда отощавшие от бескормицы, то они сыто отрыгивая помашут нам со стен своим большим и волосатым приапом. Признайся, Гонзаго, ты всю жизнь мечтал о таком зрелище? Впрочем, тебе и не доведётся лицезреть его, так как мы вряд ли когда-нибудь доберёмся до этого чёртового Смоленска, провались он сквозь землю в самые глубокие бездны ада!

Кардинал Колонна нахмурился. Недавний Крестовый поход против турок закончился сокрушительным поражением крестоносцев под Варной и нанёс значительный ущерб репутации Святого престола, а новый провал может погубить её окончательно. В землях Священной Римской Империи уже открыто говорят о необходимости основательных перемен, а самые глупые и бесстрашные усомнились в главном — в праве Папы Римского говорить от имени Господа. Костры, конечно, очищают еретиков от грешных слов и мыслей, но…

— Нужно хоть что-нибудь сделать, Пьетро! — кардинал нервно поёжился, отчего с его плеч сползла роскошная шуба из русских соболей. — Сам понимаешь, что при бесславном отступлении наши потери будут выше, чем при самой тяжёлой и кровавой победе.

— Нужно сделать… — проворчал Барбариго, знаком показывая слуге подать очередной кубок подогретого с пряностями вина. — Вот и сделай! Дай мне противника, Гонзаго, а уж я выбью из него победу.

— Напишу письмо Папе! — оживился кардинал Колонна, но увидев кривую ухмылку собеседника выдвинул другую идею. — Я напишу письмо московитскому цезарю и Патриарху, и потребую соблюдать правила благородной войны во имя человеколюбия. Да, Пьетро, именно так и потребую. Пусть честное оружие в открытой битве определит угодную Всевышнему сторону.

— Ты дурак? — прищурился венецианец. — Во-первых, как ты собираешься доставлять это письмо? Во-вторых, тебе не ответят. А в-третьих, могут вполне справедливо заметить, что именно дальнобойные аркебузы и являются самым честным и богоугодным оружием.