Генерал-адъютант его величества (СИ) - Михаил Леккор
И посему Андрей Георгиевич только мысленно тяжело вздохнул (не дай Бог Настя увидит) и покорно согласился:
— Да моя дорогая, ты, конечно, права. Сделаем, как ты желаешь!
А что, сам виноват! Еще ведь как домогался, чтобы Настя стала его женой? Императорская чета аж вмешивалась. Теперь радуйся, дурак, жена красавица, денег куры не клюют, положение выше некуда, сам император Николай не приказывает, а мягко просит!
М-гм, что это я, еще истерику закачай! Все же хорошо, положение действительно высокое, денег столько, что и не сосчитать, доходы специальные приказчики выводят. А Мишку, жалко, конечно, но ведь и Самодержец понимает, что он мне будет должен, да и мне, грех не поторговаться. Прямо-таки с десяток человек поучиться на специальных курсах при императорском Московском университете, чтобы потом работать в моей сети общепитовских учреждений.
А жену я уже прищемил. Она хоть и женщина, но умная. Просто ум у ней своеобразный, с параллельным вывертом. Все равно ведь поняла, что я подтвердил, что мы сделаем, как она пожелает, но про то, что она права, не сказал! Мишке только надо пошить хорошую пару, а то эта трактирная одежда выглядит даже страшно, во всяком случае, около министра его не поставишь. Однако, пойдем дальше.
— Милая, нам пора, — позвал Макурин, — Мишка, где ты, покажи, какая у нас водопроводная система в трактире?
Глава 8
Все-таки хорошо, что, как не сделаешь и как не наругаешься, или, точнее, как тебя не наругает жена, а спать ложимся вместе. Семья же! А в XIX веке это навечно. Как не поскулишь, как не поскребешь, а жена будет одна — единственная. Ибо не фиг! Обвенчался перед Богом, интим провел с новобрачной — теперь терпи до конца земной жизни. Ошибся? Ха, когда ошибся, когда венчался или когда решил, что ошибся? Сам не понял? А что тогда заскулил, венчание — это не благо, венчание — это новая тягость, данная нам Господом для создания новых человечков.
Это ведь начиная с ХХ века, когда церковный брак заменил светский, он хуже носков, поносил немного и сбросил, — мол, не хочу, и детятю с женщиной по боку, государство есть. Слава богу, в XIX веке до этой дурости еще не дожили. Мужик сделал, мужик должен терпеть. А баба тут совсем не причем, она как флюгер за мужиком.
Осторожно пошевельнулся рядом с беременной Настей. Какой бы он не был, и какой бы ты не была, а все равно будем вместе, на веки вечные.
Это, кажется, была последняя его осознанная мысль на сегодня, потом уже только сны — глупые и счастливые, осознанные и страшные. Все равно, прошли и ушли, только невнятный отзвук оставили.
А Настя спит, ей сейчас спать за двоих, пусть мучается, зато потом мать на долгие годы. С мужской точки зрения, здорово и счастливо. А с женской? Да хрен его знает. По-моему, они и сами не знают, хотя и пытаются убедить наоборот.
Андрей Георгиевич еле слышно усмехнулся, медленно, чтобы нечаянно не разбудить жену, поднялся с семейной постели.
Ан нет, не получилось. Настя недовольно зашевелилась, сонно потянула:
— Спи-и да-а-вай, рано еще!
— Ну да! — не согласился Макурин. Резко одернул штору на окне спальни — стало сразу светло. Прокомментировал: — где-то девятый час уже. Если не собираешься день проспать, вставай!
— А и посплю, пожалуй, — мирно согласилась Настя, делая вид, что не понимает предложения мужа вставать именно с ним.
Ну а ему хватило благоразумия не настаивать. Поцеловал в лобик — что подвернулось в лице, то и поцеловал. И повернулся в столовую. Не уезжает же на год, чтобы всерьез прощаться!
Во дворце по дворянскому обычаю, и с учетом общих масштабов площади дома, многое дублировалось, главным образом по принципу: для гостей и для себя. Вот и столовых было только для господ две: большая, так сказать общественная — великолепное большое помещение с просторным столом на втором этаже. И домашняя, небольшая, но уютная, рядом со спальней хозяев.
Андрей Георгиевич, честно говоря, думал, что уж сегодня-то Аленка подменится. Новобрачная же ночь! Но нет, пришла, как обычно. Только на лице то и дело наползала шалая улыбка, словно как кошка после незаметно съеденной кринки сметаны.
— Что, Аленка, не понравилась семейная ночь? — почти с отцовской интонацией спросил Макурин. Хотя ведь, как сказать, может и отец он, не биологический, а от Господа Нашего Бога.
Служанка, бывшая нищенка, уже много прожившая несмотря на малость лет, считала так же. Не смутилась, как водится, когда женщина говорит мужчине интимное, а вдумчиво со сладострастием сказала:
— Ах, как приятно спать с мужем! Как я до этого одна жила? Спасибо, вам барин, век буду Бога благодарить!
— Смотри, я, как-нибудь узнаю, держишь ли слово!
— Спросите на молитве в церкви? — невинно спросила глупая девка. Ойкнула, вспомнив, что он не только важный барин на Земле, но и святой на Небе, освободив руки, низко, поясно поклонилась на красный угол с иконостасом. Потом так же низко Макурину: — извиняйте, святой наш отец, сболтнула, не подумав.
— Смотри у меня, — почти серьезно пригрозил Макурин, — я могу многое простить, но не вину Господу. Наложу тебе епитимью, будешь маяться, смывать грех перед самим хранимым Богом.
— А-а, он каждого из нас знает? — шепотом, словно прячась от Всевышнего, спросила служанка.
— Алена, Господь наш Всемилостивец слышит все. Точнее даже, не слышит, а чувствует. И поэтому, что громко ори, что тихо шепчи, праведнику он ответит, грешнику не отзовется.
— О-о, — уже нормальным голосом сказала Алена, — а вот барин… он правду до каждого из нас дотягивается? Правда? — видно было, что молодая женщина и борется со скепсисом, и хочется поверить, — с каждым из тысячи тысяч?
Макурин развеселился от такой простоты. Подтвердил:
— И тысячи тысяч, и миллионам. Ты знаешь, что такое миллиард?
— Знаю, — подтвердила она, но таким тоном, что сразу становилось понятно — врет!
Ну и ладно, поскольку замаялся бы он простой девке, пардон, женщине, XIX века объяснять, что такое миллиард.
— Алена, поверь мне на слово, у Господа Нашего Бога нет такого понятия, как время и отдельный человек. Он может разговаривать со всеми людьми одновременно в прошлом, настоящем и будущем, со всеми сразу и с каждым по отдельности.
— Как!? — служанка так была ошеломлена, что вытаращилась на помещика
