Звезда заводской многотиражки 4 (СИ) - Фишер Саша

Я разделся. Поставил на место табурет, разложил разбросанное, умылся и нырнул под одеяло. Интересно, она до утра вернется? Впрочем, ключ у нее есть, мы специально сделали дубликат в мастерской. Значит...

Могла бы и записку написать...

Хотя это я придираюсь...

Хорошо, что с ней все хорошо...

Думал не усну, но мысли становились все более рваными, и я медленно провалился в темноту.

Этот сон я уже видел раньше. Еще когда был ребенком. Мне было лет шесть или семь, наверное. И самым большим кошмаром в моей жизни была ядерная война. Как и у многих, наверное. Я боялся, что злые американцы однажды сбросят на нас свои ужасные бомбы, по всему прекрасному Советскому Союзу вырастут грибы взрывов, а потом радиоактивное облако накроет Новокиневск и... В том сне я видел, как на горизонте вырастает ядерный гриб. Потом его шляпка отрывается от ножки, начинает пухнуть, превращается в толстое зубастое облако, которое устремляется в мою сторону. Потом я слышу чей-то панический голос, который кричит: «Спасайтесь, облако к нам летит!» Все вокруг начинают бегать и суетиться, а я тоже пытаюсь бежать, но не могу. Почему-то руки и ноги двигаются очень медленно. На меня никто не обращает внимания, я пытаюсь кричать, но получается только шептать. Я понимаю, что сейчас все побегут в укрытие, а меня забудут, потому что я маленький и тихий.

А потом откуда-то появляется бабушка, выхватывает меня из угла, в котором я сидел и куда-то несет.

А потом мы оказываемся в маленькой комнате, вроде гостиничного номера — две кровати, зашторенное окно, какая-то тумбочка.

— Ну вот и все, мы теперь в безопасности! — говорит бабушка и раздергивает шторы.

— Это укрытие? — спрашиваю я.

— Укрытие, — говорит бабушка.

— А разве оно не должно быть под землей? — спрашиваю я.

— Не, Жанчик, не должго! — говорит бабушка. И в этот момент в окно заглядывает солнце. Ну или не солнце. Комнату заливает ярким светом, и я просыпаюсь...

Будильник оглушительно орал. Никакого солнца за окном, конечно же, не было. Были мутные зимние сумерки, по которым непонятно, день сейчас или ночь.

Даша все еще не вернулась.

Эх, жаль! Но в любом случае надо собираться на работу. Хотя дел на сегодня у меня не было. Все свои задачи я уже выполнил и сдал, а новых мне ЭсЭс так и не придумал.

Я раскачивался на стуле и смотрел как Эдик сосредоточенно долбит по клавишам печатной машинки. ЭсЭс смотрел в мою сторону неодобрительно, но не нашел пока до чего докопаться, так что мое наплевательское отношение к казенной мебели осталось без его едкого замечания. Черт его знает, может он почувствовал мое изменившееся к нему отношение, и только поэтому я удостоился от него только сухого:

— Хорошо, Мельников.

И больше ничего.

Теперь осталось выбрать момент и решить, как я хочу разыграть козырь моего знания его настоящей фамилии. Боюсь, правда, что это знание никак не поможет мне вернуть обратно Антонину Иосифовну...

— Дарья, вы опоздали! — холодно констатировал ЭсЭс еще до того как дверь полностью открылась.

— Напишу объяснительную, — огрызнулась Даша. — А потом отработаю. Что там еще надо, пол помыть, может? А то тут что-то натоптано...

— Дарья! — повысил голос ЭсЭс, и его змеиный взгляд впился в неспешно снимающую пальто Дашу. «Зашла домой, переоделась», — про себя отметил я.

— Родственницу в больницу я возила, ясно вам? — вызывающе сказала Даша. — Или мне нужно было ее на улицу бросить, только чтобы ваш любимчик Эдичка вписал в журнал нужные циферки?!

— Между прочим, на следующей неделе дежурить по редакции предстоит вам, — прохладно заметил ЭсЭс, хотя по его лицу было видно, что он начинает закипать. И его бесит, что ему вообще смеют возражать. — Никаких любимчиков у меня нет. Все будет зависеть от вашего служебного рвения и...

— Слышала я уже это, можете не повторять, — Даша гордо вздернула подбородок и прошла к своему месту.

— Дарья, вы слишком много себе позволяете! — вот теперь ЭсЭс повысил голос и даже привстал. — Не сметь разговаривать со мной в таком тоне!

— Да молчу я, молчу, — пробурчала Даша и положила перед собой листок бумаги. — Сейчас только жалобу напишу, что нас редакция не обеспечивает нормальными условиями для работы.

— Это какими, интересно? — язвительным тоном поинтересовался ЭсЭс. — Чтобы вы могли печенье на рабочем месте крошить и чаи гонять? Тараканов плодить?

— Карандашей простых нет, — ехидно улыбнулась Даша. — А как я, по вашему, должна черновики писать, раз вы нашего корректора уволили?

— Так я вас еще и карандашами должен обеспечивать? — ЭсЭс встал и грозно подался вперед, облокотившись на стол.

— А кто должен, Пушкин? — парировала Даша. — Или я свои должна в редакцию приносить? Я журналистка, а не снабженец!

Лицо ЭсЭса перекосило. Было понятно, что он сейчас исключительно на волевых сдерживается, чтобы не сказать Даше, кто она.

Я не выдержал и издал сдавленный смешок. Главный калибр ЭсЭса моментально развернулся ко мне.

— Что именно показалось вам смешным, товарищ Мельников? — негромко, но грозно проговорил он.

— Ничего-ничего, я о своем, товарищ Торопыгов, — быстро сказал я и снова усмехнулся. Потом понизил голос и добавил. — Или, может, правильно сказать, товарищ Пуров?

ЭсЭс побледнел. Прямо-таки побелел, как полотно, даже его губы стали белого цвета. Чуть ли не впервые я видел, как такое с людьми происходит. Думал, что этот прием выдумали особо впечатлительные писатели образца позапрошлого века.

ЭсЭс вышел из-за стола и механической походкой направился к двери, ни звука больше не проронив. Дверь захлопнулась. В редакции повисла гробовая тишина, слышно было только как лампы жужжат под потолком.

— Вы что это такое устроили? — высунулся из-за печатной машинки Эдик. — Вам не стыдно вообще?!

Он встал и бросился в коридор вслед за ЭсЭсом. Мы с Дашей встретились глазами. Я торопливо выбрался из-за стола, подошел к ней и обнял.

— Да пошел он, — сказала Даша, уткнувшись в меня лицом. — У меня и так была ночь бессонная, а тут он еще со своими придирками...

— Дашка, я чуть с ума не сошел, когда тебя дома не застал! — сказал я, запуская пальцы в ее волосы. Такая вдруг нежность теплая накатила. Какая она все-таки отличная! Стальная страсть. Кремень и сладкая нега.

— Я не придумала про больницу, честно, — сказала Даша.

— Я знаю, мне соседка рассказала, — я отлип от девушки и сел на край ее стола. — Так что там случилось-то?

— Ну я валялась, читала книжку, — начала рассказывать Даша. — Вдруг грохот, потом крики. Выскакиваю наружу, а там Дарья Ивановна посреди кухни лежит. Выгнулась так страшно, голова трясется, глаза закатились. Вся в капусте из супа, кастрюлю на себя опрокинула. Остальные соседи тоже выскочили. Один говорит: «Эпилепсия это, надо язык изо рта вытащить и булавкой к воротнику приколоть, а то она им подавиться может!» Ну и парочка идиотов к ней сунулись сразу, чтобы выполнить. Она одному руку прокусила, он заорал. И никто, главное, за скорой не бежит! А у нее уже все руки в волдырях, обварилась вся. Потом я одного вытолкала на улицу, плешивого такого. Он пытался двушку выпросить на пороге, урод. Скорая бесплатно вызывается же...

Даша бросила на стол ручку, которая все еще была у нее в руках. На листке перед ней — начатая докладная записка на имя директора.

— В общем, ералаш полный, — продолжила она. — Дарья бьется в припадке, головой об плиту два раза ударилась, лоб до крови расшибла. Я ее оттаскиваю и держу. А остальные стоят вокруг и галдят. Парочка эта семейная еще и свару между собой устроили. Потом Дарья в себя приходит, и как тогда... «Вы кто?!» Меня увидела и вцепилась. И шепчет: «Не уходи, девочка, только не уходи никуда!» Узнала как будто. Только меня одну из всех.

Даша нахмурила брови и поежилась.

— А потом скорая приехала, — Даша усмехнулась. — И все опять давай галдеть и врачам советы давать, что надо делать, и как все было. Врач на ее руки посмотрел и говорит, что надо в ожоговое везти. А она в крик с визгом, мол никуда без дочки не поеду. И меня держит. Чуть руку не сломала, синяки остались, вот, смотри!